Жанровый код русского романа и просветительский дискурс

Жанровая динамика русского романа (М.Сушков, В.Нарежный, А.Пушкин) рассматривается в ее интертекстуальных связях с дискурсом Просвещения (Д.Фонвизин), в частности, топикой романа воспитания (Ж.-Ж.Руссо). Романный диалогизм трансформирует дидактику Просвещения, приводя к гетеротопным результирующим м...

Full description

Saved in:

Bibliographic Details
Date:	2011
Main Author:	Беляева, Н.В.
Format:	Article
Language:	Russian
Published:	Інститут літератури ім. Т.Г. Шевченка НАН України 2011
Series:	Русская литература. Исследования
Subjects:	Компаративные исследования литературы
Online Access:	https://nasplib.isofts.kiev.ua/handle/123456789/105440
Tags:	Add Tag No Tags, Be the first to tag this record!
Journal Title:	Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
Cite this:	Жанровый код русского романа и просветительский дискурс / Н.В. Беляева // Русская литература. Исследования: Сб. науч. тр. — 2011. — Вип. XV. — С. 230-245. — Бібліогр.: 31 назв. — рос.

Institution

Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine

id	nasplib_isofts_kiev_ua-123456789-105440
record_format	dspace
spelling	nasplib_isofts_kiev_ua-123456789-1054402025-02-23T19:01:25Z Жанровый код русского романа и просветительский дискурс Жанровый код русского романа и просветительский дискурс Genre code of Russian novel and the discourse of the enlightenment Беляева, Н.В. Компаративные исследования литературы Жанровая динамика русского романа (М.Сушков, В.Нарежный, А.Пушкин) рассматривается в ее интертекстуальных связях с дискурсом Просвещения (Д.Фонвизин), в частности, топикой романа воспитания (Ж.-Ж.Руссо). Романный диалогизм трансформирует дидактику Просвещения, приводя к гетеротопным результирующим моделям. Жанрова динаміка російського роману (М.Сушков, В.Нарєжний, О.Пушкін) розглядається в інтертекстуальних зв’язках з дискурсом Просвітництва (Д.Фонвізін), зокрема, топікою роману виховання (Ж.-Ж.Руссо). Романний діалогізм трансформує дидактику Просвітництва, що призводить до утворення гетеротопних моделювань. Russian novel’s genre dynamics (M.Sushkov, V.Narezhnyj, A.Pushkin) is examined as a range of intertextual connections of the enlightenment discourse (D.Fonvizin), Bildungsroman’s topics (J.-J.Rousseau), in particular. Novel’s dialogism transforms the enlightenment’s didactics causing heterotopical resulting patterns. 2011 Article Жанровый код русского романа и просветительский дискурс / Н.В. Беляева // Русская литература. Исследования: Сб. науч. тр. — 2011. — Вип. XV. — С. 230-245. — Бібліогр.: 31 назв. — рос. 2218-7472 https://nasplib.isofts.kiev.ua/handle/123456789/105440 821.161:82-31 ru Русская литература. Исследования application/pdf Інститут літератури ім. Т.Г. Шевченка НАН України
institution	Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
collection	DSpace DC
language	Russian
topic	Компаративные исследования литературы Компаративные исследования литературы
spellingShingle	Компаративные исследования литературы Компаративные исследования литературы Беляева, Н.В. Жанровый код русского романа и просветительский дискурс Русская литература. Исследования
description	Жанровая динамика русского романа (М.Сушков, В.Нарежный, А.Пушкин) рассматривается в ее интертекстуальных связях с дискурсом Просвещения (Д.Фонвизин), в частности, топикой романа воспитания (Ж.-Ж.Руссо). Романный диалогизм трансформирует дидактику Просвещения, приводя к гетеротопным результирующим моделям.
format	Article
author	Беляева, Н.В.
author_facet	Беляева, Н.В.
author_sort	Беляева, Н.В.
title	Жанровый код русского романа и просветительский дискурс
title_short	Жанровый код русского романа и просветительский дискурс
title_full	Жанровый код русского романа и просветительский дискурс
title_fullStr	Жанровый код русского романа и просветительский дискурс
title_full_unstemmed	Жанровый код русского романа и просветительский дискурс
title_sort	жанровый код русского романа и просветительский дискурс
publisher	Інститут літератури ім. Т.Г. Шевченка НАН України
publishDate	2011
topic_facet	Компаративные исследования литературы
url	https://nasplib.isofts.kiev.ua/handle/123456789/105440
citation_txt	Жанровый код русского романа и просветительский дискурс / Н.В. Беляева // Русская литература. Исследования: Сб. науч. тр. — 2011. — Вип. XV. — С. 230-245. — Бібліогр.: 31 назв. — рос.
series	Русская литература. Исследования
work_keys_str_mv	AT belâevanv žanrovyjkodrusskogoromanaiprosvetitelʹskijdiskurs AT belâevanv genrecodeofrussiannovelandthediscourseoftheenlightenment
first_indexed	2025-11-24T12:04:50Z
last_indexed	2025-11-24T12:04:50Z
_version_	1849673269276311552
fulltext	Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 230 УДК 821.161:82-31 Н.В. БЕЛЯЕВА (Киев) ЖАНРОВЫЙ КОД РУССКОГО РОМАНА И ПРОСВЕТИТЕЛЬСКИЙ ДИСКУРС Анотація. Бєляєва Н.В. Жанровий код російського роману й просвітницький дискурс. Жанрова динаміка російського роману (М.Сушков, В.Нарєжний, О.Пушкін) розглядається в інтертекстуальних зв’язках з дискурсом Просвітництва (Д.Фонвізін), зокрема, топікою роману виховання (Ж.-Ж.Руссо). Романний діа- логізм трансформує дидактику Просвітництва, що призводить до утворення ге- теротопних моделювань. Ключові слова: російський роман, жанр роману, роман виховання, інтертекс- туальність, дискурси Просвітництва. Аннотация. Беляева Н.В. Жанровый код русского романа и просветительский дискурс. Жанровая динамика русского романа (М.Сушков, В.Нарежный, А.Пушкин) рассматривается в ее интертекстуальных связях с дискурсом Просвещения (Д.Фонвизин), в частности, топикой романа воспитания (Ж.-Ж.Руссо). Романный диалогизм трансформирует дидактику Просвещения, приводя к гетеротопным результирующим моделям. Ключевые слова: русский роман, жанр романа, роман воспитания, интертек- стуальность, дискурсы Просвещения. Summarу. Belyayeva N.V. Genre code of Russian novel and the discourse of the enlighten- ment. Russian novel’s genre dynamics (M.Sushkov, V.Narezhnyj, A.Pushkin) is exam- ined as a range of intertextual connections of the enlightenment discourse (D.Fonvizin), Bildungsroman’s topics (J.-J.Rousseau), in particular. Novel’s dialogism transforms the enlightenment’s didactics causing heterotopical resulting patterns. Key words: Russian novel, genre, Bildungsroman, intertextuality, discourses of the enlightenment. Выпуск XV (2011) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 231 Mundus hic est quam optimus. Лейбниц, «Теодицея» Простакова: Старинные люди, мой отец! Не нынешний был век. Нас ничему не учили. Фонвизин, «Недоросль» Вы, значит, иногда думаете? Как ваша фамилия, мыслитель? Спиноза? Жан-Жак Руссо? Марк Аврелий? Ильф, Петров, «Золотой теленок» История русского романа отсчитывается с середины XVIII века, когда в литературе активно утверждаются программные принципы классициз- ма, принципиально исключавшего роман из сферы эстетического. И хотя В.К.Тредиаковский «переводит» роман П.Тальмана «Езда в остров Люб- ви», а М.В.Ломоносов ограничивает резкость характеристик романов во втором издании «Риторики» 1759 года, жанровый статус романа в рус- ской литературе продолжает регулироваться классицистическими нор- мами [Моисеева, Серман, 40–41, 47–50]. В то же время, эстетика, поэтика и стилистика русского классицизма на всем протяжении своей активной фазы свидетельствует о взаимодействии с широким кругом сочинений западноевропейских просветителей и их русских аналогов. Учитывая существенную герменевтическую подвижность понимания просвети- тельства (хронология, персоналии, полемика – так, наиболее масштабный вариант объединяет потсренессансную философию Ф.Бэкона и кантиан- ство), самой эпохи Просвещения [Wilpert, 53–55; Шоню, 5–9], представ- ляется наиболее корректным определить проблематику данной статьи с помощью термина «дискурс», поскольку многие авторы эпохи Просве- щения уделяли первостепенное внимание проблемам языковой деятель- ности [Лотман 1989; Шайтанов, 408–414]. «Хронотопическое» совпаде- ние отнюдь не случайно: крупнейший теоретик русского классицизма, Ломоносов предвидел в своей деятельности залог появления «собствен- ных Платонов» и «быстрых разумом Невтонов»: имена эмблематизируют эпохальные рубежи, и «современность» отсчитывается от Ньютона, при- знанного основоположника научного дискурса Просвещения, – речь идет о национальном его аналоге. Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 232 Интуиция Ломоносова коррелирует с концепцией «двух рождений ев- ропейского рационализма» С.Аверинцева, сополагающего античность и Просвещение: «Реакция на движение софистов породила для начала то, что современники и потомки вычитывали из личного образа Сократа; [...] Платон предложил более интенсивный тип синтеза, Аристотель – более экстенсивный. Реакция на движение энциклопедистов породила для на- чала то, что современники и потомки вычитывали из образа Руссо; затем пришли классические схемы немецкого идеализма, причем наблюдается аналогичное соотношение между систолой этого идеализма в системе Канта и его диастолой в системе Гегеля. [...] Философская культура Пла- тона и Аристотеля предполагает дискуссии века софистов как данность культурного быта, предмет отталкивания, но и точку отсчета; и таково же отношение немецкого классического идеализма к умственным битвам эпохи Просвещения» [Аверинцев, 330]. Эпоха Просвещения выдвинула новую систему жанров, в которой ро- ман занял одно из главных мест, во многом в связи с его неканонично- стью. Специфика нарративной организации («зона контакта» автора и читателя с незавершенной современностью), возможности построения образа героя в соотношении с незавершенной современностью (реализа- ция романного хронотопа), коррелирующая с просветительскими кон- цепциями категорий времени и пространства; стилевая трехмерность ро- мана и логософские инновации предопределяют продуктивность роман- ной модели в дискурсе Просвещения [Бахтин 1941, 454–461; Тамарченко 2001, 11]. М.М.Бахтин неоднократно обращался к гетерогенной природе романа, объединившей эпическую, риторическую и «диалогическую» традиции. В его работах диалогическая традиция, в свою очередь, соотносится с широким кругом явлений, обозначенных с помощью термина «карна- вальная культура», также исключительно разнообразного в историко- литературном отношении [Бахтин 1963, 121–180]. Соотношение романа и эпоса в бахтинской концепции коррелирует с теоретическими построе- ниями Гегеля («роман, эта современная буржуазная эпопея») [Гегель, 474–475] и Д.Лукача, давшего комплексный анализ просветительского историзма в романе [Лукач 1920; Лукач 1937, 47–56], будучи при этом значительно менее детерминированной социологически. Развитие рито- Выпуск XV (2011) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 233 рической традиции в романе эксплицируется в использовании метатек- стуального приема дискурса о романе в романе. И хотя истоки этого приема обнаруживаются в античном диалоге («Федр» Платона), две его важнейшие разновидности приобретают интертекстуальную архетипич- ность в романах эпохи Просвещения. Первая разновидность, по мнению Д.Данек, представлена в титрологии и вступительных «эссе» отдельных романных книг Г.Фильдинга, второй – во внутренних метаповествовани- ях «Тристрама Шенди» Л.Стерна [Danek, 146–147]. Состав просветительского дискурса очерчен Пушкиным в «Евгении Онегине» как темы (топика) «споров» Онегина и Ленского: «племен ми- нувших договоры, плоды наук, добро и зло»; «страсти». «Споры» героев отражают диалоги автора романа как персонажа и собеседника Евгения Онегина. Пушкин обозначает содержательно-смысловое наполнение споров в характерной для себя технике «тематизации» (по выражению В.Шкловского, «Тема берется в том виде, в каком она уже существует в искусстве. Происходит как бы своеобразное цитирование; художник на- поминает читателю или зрителю, о целом ряде понятий, связанных в ис- кусстве с этой темой. Прежнее понимание переосмысливается» [Шклов- ский 1953, 26]), а проблематизация его задается в разработанной Про- свещением технике диалога-дискуссии. Просветительская идеология не только стала источником «репертуа- ра» романной топики, вполне актуального и сегодня, но и стимулировала конструктивные трансформационные процессы. Как «наиболее востребо- ванные веком Просвещения» отмечаются формы романа-воспоминания и эпистолярного романа; складывается архетип романа воспитания [Бахтин 1936, 203–204; Сейте, 305–306; Тамарченко 2007, 95–105]. Философия и эстетика Просвещения корректирует жанровую сущность романа и за этот счет – его статус в жанровой иерархии: «Сочинения Дефо, Ричард- сона и Филдинга (но также Мариво и Прево) были реалистичны в той мере, в какой их замыслы восходили к Декарту и Локку: признав за ин- дивидом способность чувственно постигать мир, эти философы открыли перед романистами возможность отыскивать героев не в аркадических фантазиях, а в повседневной жизни» [Сейте, 313]. Почти без оговорок можно связывать «приход» романа, переводного и оригинального, в рус- скую литературу с просветительством (романный «бум» XVIII века). Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 234 Специфика историко-литературного развития определяет уровень рус- ского романа 1760-х – 1780-х годов как беллетристический (Ф.Эмин, По- пов, Левшин, Чулков). В жанрах, легитимированных классицизмом (в особенности сатирических), в то же время, вырабатываются многие ком- поненты, впоследствии инкорпорированные романом в силу его жанро- вой риторичности и антириторичности [Михайлов, 287–304]. Одним из примеров свободного перекодирования разнородных эле- ментов является «полусправедливая повесть» М.В.Сушкова «Российский Вертер» (1801). При сравнительно малом объеме текста его интертексту- альная насыщенность сама по себе устанавливает отчетливую тенденцию оформления романной жанровости. Во-первых, эксплицированная в па- ратексте заглавия гипертекстуальность «Российского Вертера» (соотне- сенность с гетевским «Вертером» как ключевая в смысловом отношении) ни в коем случае не может быть сведена к пародийности. Объектом па- родирования служат подражательные романы русских авторов, только формально помещенные «сочинителем» (повествовательной инстанцией еще одного выделенного паратекста, «От сочинителя»), в частности, «Российская Памела» П.Ю. Львова. Вертер использован Сушковым не только в качестве «сюжета-фабулы», но как мировоззренческая система, целостная философия нового поколения («молодой человек пылкого сложения, чувствительного сердца» и «весьма рано начавший питать свой разум философией»). Архитекстуальным элементом также является эпистолярная форма и ее декомпозиция в финале (сообщение об обстоятельствах смерти моло- дого человека и посмертных распоряжениях). Такой прием цитирует «коммуникативную адресацию» гетевского «Вертера» и эпистолярного романа: «...Взаимовложение адресаций и вообще всех уровней акта ком- муникации объясняется тем, что роман в письмах, подобно вымышлен- ным мемуарам или роману-дневнику, относится к формальному мимези- су» [Шеффер, 99]. Инновационным приемом выглядит отказ протагони- ста написать себе эпитафию, при том что в письмах он часто цитирует собственные поэтические тексты, гротескно контрастирующие с содер- жанием эпистолярия. Ж.-Ж.Руссо в «Эмиле» противопоставляет над- гробные надписи «древних» и современные»: «Наши гробницы покрыты восхвалениями; на гробницах древних читали факты» [Руссо, 495]. Соб- Выпуск XV (2011) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 235 ственно эпистолярий у Сушкова изофункционален эпитафии, что приоб- ретает в буквальном смысле металитературную, метадискурсивную при- роду в свете известного факта самоубийства автора «Российского Верте- ра», чей «реализм» превосходит просветительскую конвенцию, и превос- ходит ее отнюдь не в сентименталистском направлении, а, скорее, в реа- лизации «онтологического» экзистенциализма русской литературы. За- ключительный фрагмент содержит указание о сохранившихся «многих философских сочинениях, которые никогда не были и не могли быть на- печатаны», как и аналогичные сочинения самого автора «Российского Вертера». Глубоко ироничным предстает и литературный дискурс Просвещения, причем и русского, и европейского. Общество провинциальных помещи- ков характеризуется как «комедия Недоросля», но без Софьи. «Любители литературы, прочтя нечаянно Задига, хвалили его как святую книгу для того, что ему являлся светлый дух; но когда я назвал Вольтера его сочи- нителем, то по многих крестах решились они наложить на себя покая- ние» [Сушков, 114]. Круг чтения как характеристика персонажа – прием, ставший важнейшим принципом русского романа вплоть до наших дней, в свою очередь, обладает в структуре «Российского Вертера» гиперци- татным статусом. Перед самоубийством молодой человек читает «анг- лийскую трагедию Катон» (цитируется предсмертный монолог). В траге- дии Аддисона этот персонаж, претендующий на архетипичность в искус- стве XVIII века (Готшед, Вольтер, Метастазио, многочисленные оперы на это либретто, считавшееся литературным жанром; живописные полотна), бросается на меч после размышлений над «Федоном» Платона. Жанровая специфика «Российского Вертера» интонирует не только комедиографию Фонвизина как важнейший текст русской действитель- ности (впоследствии Пушкин сделает персонажей «Недоросля» гостями в доме Лариных). Незадолго до самоубийства, полемизируя со своим кор- респондентом, молодой человек апеллирует к фигуре Катона как квинт- эссенции истинного стоицизма, а на совет друга «заниматься письмом и книгами» отвечает отрывком собственного сочинения «Что в свете жизнь?», в котором образный ряд (сей прекрасный свет, младенчески иг- рушки) и риторические фигуры представляют цитатно-аллюзивный диа- лог с «Посланием к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке» Фон- Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 236 визина. Герой «Российского Вертера» – человек-философ, стоик, киник и скептик, исполненный противоречий, в буквальном смысле, контроверз, в том числе, и в понимании античной риторики [Грифцов, 28, 31]. Ряд особенностей интертекстуальности произведений самого Фонви- зина акцентирует его роль в формировании жанрового кода русского ро- мана. Еще в комедии «Бригадир» (1769) проблематизируется «говоре- ние», Советница использует слово «дискюрировать» в значении «гово- рить», и это специфический просветительский концепт. «Говорение» Со- ветницы и Ивана разоблачается, и говорением других персонажей, и про- ективной действительностью, как конвенция «социальной лжи, конден- сатора всей общественной неправды» (анализируя лингвистическую про- блематику Просвещения, Ю.Лотман иллюстрирует ее диалектику приме- ром из «Рубки леса» Л.Толстого) [Лотман 1969, 218-219]. В «Недоросле» чтение, образование и «ум» составляют основу счастья как «соучастия», взаимных обязательств – от простого человека («подданного») до «госу- даря» («Достойный престола государь стремится возвысить души своих подданных»). Трагедия Простаковой – «злонравия достойные плоды» – контрастирует с благонравием Софьи, читающей трактат Фенелона «О воспитании девиц», залогом счастливого разрешения коллизии в пользу попираемой добродетели. Правда, Стародум, испытывающий Со- фью по всем канонам провокативного диалога, говорит, что не знает «ее книжки», сам же читает переводы «мудрецов» по-русски. Трактат Фене- лона к этому времени уже был переведен (1763), а его гораздо более зна- менитый роман о приключениях сына Одиссея Телемака («Les aventures de Telemaque», 1699; русский перевод 1747) В.К.Тредиаковский «пере- вел» «обратно» в жанр гомеровской поэмы («Тилемахида», 1766), вполне в духе руссоистского предпочтения античного эпического дискурса как более близкого «естественной» дорефлексивности. Характерно, что и Ломоносов, и Тредиаковский, и Сумароков отделяют роман Фенелона как «достойный» от прочих образцов жанра, популярных в России. В «письме» Сумарокова «О чтении романов» «легитимация» «Телемака» и «Дон-Кихота» обосновывается в категориях жанрового кода: «Мы не ху- дым романическим, но при просвещении нашем естественным складом скотские изображения превосходим. [...] Я исключаю Телемака, Донки- шота и еще самое малое достойных романов. Телемака причисляли к Выпуск XV (2011) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 237 епическим поэмам, что в предисловии его и напечатано, а многия сию книгу как Илияду и Енеиду образцом Епической Поэмы поставляют [...]. А Донкишот сатира на романы» [Хачатуров, 16]. Образ Софьи, читающей трактат Фенелона, представляет собой трансформированную цитату из «Эмиля» Ж.-Ж.Руссо как образ идеаль- ной спутницы героя. При этом у Руссо девушка страдает, влюбившись в образ Телемака из романа Фенелона, но автор романа-трактата, хотя и оговаривается, что сам «сбился с толку», все-таки «дискюрирует»: «...Девушка, способная пристраститься к Телемаку, может ли иметь бес- чувственное сердце и невосприимчивый ум?» [Руссо, 597-598, 607]. Рус- со переводит прием в план дискурсивных характеристик и сюжетно- фабульных положений – к моменту встречи сам Эмиль, в котором Софья почти сразу «узнает» Телемака, не читал роман Фенелона, а читал «толь- ко» Гомера. Поэтому влюбленные вкладывают разный смысл в одни и те же имена и аллюзии, но читатель, к концу пятой книги воспитанный в духе Руссо не менее старательно, чем Эмиль, должен сам постичь, что говорят их сердца, и что даже без заботливого вмешательства воспитате- лей Софья и Эмиль поняли бы друг друга. В эпизоде, основанном, если можно так выразиться, на интертекстуальном психологизме, реализуется и другой тезис программы Руссо. Старые авторы и «древние» книги предпочтительнее, хотя книги вообще ниже главной книги – книги при- роды. Французские книги совершенно иного содержания приведут Софью из «Горя от ума» на грань любовной катастрофы, в чем заключена изо- щреннейшая интертекстуальная ирония Грибоедова. Будучи сторонни- ком «просвещенного вкуса», притом настроенным не менее скептически, чем автор «Недоросля», Грибоедов дезавуирует социальный конформизм сентиментализма, по крайней мере, применительно к русским условиям. Софья Фамусова «тоже» влюбляется по книжным рецептам, но, в отли- чие и от Софьи Руссо, и от Софьи Фонвизина, французская книга не га- рантирует ей ни благонравия, ни «естественности»: вынужденная лгать, то есть нарушать руссоистскую дискурсивную конвенцию, она становит- ся источником сплетни о сумасшествии Чацкого. Пушкин отчасти иро- нично продолжает эту конвенцию, рифмуя «романы» (Ричардсона и Рус- со) и «обманы» в характеристике Татьяны Лариной. Но романная диалек- Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 238 тика сложнее: влюбившись по сюжетам «Клариссы, Юлии, Дельфины» (модели эпистолярного романа, романа воспитания, романа о невозмож- ной любви), Татьяна «любит не шутя», и у нее, в отличие от Онегина, хватает сил противостоять «условиям света». В дискурсивном отноше- нии Татьяна также программирует «жанры»-ответы Онегина: письмо, исповедь, диалог. А.Л.Гришунин квалифицировал «Горе от ума» как драматургический эквивалент романа воспитания, акцентируя объедине- ние разнородных жанровых тенденций как «пролог» всей будущей рус- ской литературы. Заданный Фонвизиным и остраненный Грибоедовым просветительский по своей функциональности прием характеристики персонажа кругом его чтения окончательно утвердится уже в качестве романного интертекста в «Евгении Онегине». Разнородность жанровых и стилевых тенденций реализуется в роман- ной конвенции Л.Толстого. Многое в ней генетически и типологически связано с Просвещением, причем воспроизводит присущую просвети- тельскому дискурсу антиномичность. В диалоге-дуэли Вольтера и Руссо: «Антитезе Вольтера: “бессмысленность мирового порядка – осмыслен- ность человеческого разума” Руссо противопоставил свою: “разумность божественного (т. е. естественного) порядка – безумие человеческих ус- тановлений”» [Лотман 1989, 65], – Толстой, в отличие от Пушкина, все- гда на стороне автора «Эмиля» и «Общественного договора». Вполне в духе фонвизинского Стародума Толстой будет отдавать предпочтение мудрости (в понимании, близком и «Опытам» Монтеня), а не учености и красноречию. Среди других русских интерпретаторов Просвещения Толстой высоко ценил В.Т.Нарежного как автора романа «Российский Жилблаз, или По- хождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова» (1814). Жанровая при- рода этого авантюрно-нравоописательного романа, нарративно структу- рированного так же, как у Лесажа, в форме романа-ящика, ориентирована на традицию Сервантеса – Стерна. Важнейшим ее приемом, структурной цитатой, является гротескное обыгрывание роли книги и личной библио- теки как инструкции речей и поступков персонажей. Многослойный ин- тертекст европейского Просвещения и его интертекстуального репертуа- ра сополагается в «Российском Жилблазе» с русскими аналогами. Эпи- граф из Теренция («Homo sum, nil a me alienum puto») – аналог эпиграфа Выпуск XV (2011) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 239 к «Тристраму Шенди» – предопределяет систематику вводных жанров романа Нарежного, в частности, комедиографии, в области которой пы- таются подвизаться и персонажи. Теренций и Плавт противопоставлены «метафизике» в системе поликритериальных характеристик. Ученый «метафизик» Трис-мегалос (в имени обыгрывается интертекст имени за- главного персонажа Стерна) получает от хитрой Анисьи («довольно на- хальной девки»), в которую страстно влюблен, заказ на сочинение коме- дии в качестве любовного залога. Несмотря на дискурсивные затрудне- ния («Для него гораздо было бы легче написать трактат о душе в брюхе, в пятках, чем комедию»), комедия написана, и в ее финале главный персо- наж Мудрость дарит «чаду Никандру» (от имени которого излагается данный сегмент романа-ящика) «полные издания Лейбница и Канта» из библиотеки Трис-мегалоса [Круглов, 12–13]. «Ученое» Просветительство остраняется, хотя и не зло, как «чудачество». Победа должна принадле- жать здравому смыслу в редакции народной мудрости как варианта есте- ственного права. Персонификацией такой концепции в романе Нарежно- го является образ Ивана Особняка, в котором безошибочно узнается его прототип – Г.С.Сковорода. «Любимые книжки его были»: Библия, «Эпиктетов Энхиридион» и «Разговоры Древнего Платона»; но свободно цитируя их (как и оды Ломоносова), Особняк отстаивает доминанту рус- соистской референциальности: «Что же касается до меня, то какая на- добность в имени человека, который что-нибудь сказал? Мне нужно знать, что он сказал, правильно или ложно, полезно или вредно, разо- брать это и, нашед хорошее, приноровить в свою пользу» [Нарежный, 526]. В романистике Л.Толстого произойдет перекодировка «Российского Жилблаза» Нарежного (и его же «Аристиона») вновь в соответствии с моделью романа воспитания, такая процедура в данном случае выявляет раскрытую Бахтиным хронотопическую генеалогию: роман воспитания, как и авантюрный, реализует хронотоп дороги, во всем многообразии соотношения внешних и внутренних проекций. Книжная мудрость у Л.Толстого, в том числе и автотекстуальная, окажется бессильной перед загадкой смерти, такой постижимой в экзистенциальной проекции «есте- ственных» созданий (крестьяне и животные) и такой непреодолимой для «цивилизованного» разума. Отвергая утилитаризм Просвещения, прежде Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 240 всего, английского, Толстой вновь ставит главный вопрос о сочетаемости счастья и нравственности. И если для «мудреца»-просветителя ответ оче- виден – посредством реализации в обществе, то для Пьера Безухова и Константина Левина «общество» во всех своих институциях, в том числе, и в языке (осознанном как первичная версия «общественного договора» именно в дискурсе Просвещения) – глубоко антигуманно. Приговор ци- вилизации артикулируется по регламенту дискурсивных практик самого Просвещения, вплоть до полного отрицания всякого коллективного «прогресса», только личное самосовершенствование. Такой диагноз предвосхищает парадигму обвинительных оценок Просвещения как ци- вилизационной основы западной модели Нового времени, в частности, определенных Т.Адорно и М.Хоркхаймером как «саморазрушение Про- свещения», угрожающе усиливающееся в двадцатом веке [Хоркхаймер, Адорно, 10–13]. Гибельную проекцию современности Пушкин выводит именно из просветительской установки истребления «предрассудков». Полноценно и по-романному глубоко она звучит во второй главе «Евгения Онегина» в отступлении о дружбе, точнее об отсутствии даже той дружбы «от делать нечего», которая разоблачается в шутливом авторском самообвинении («каюсь я») как анти-дружба. «Наполеонизм» века и «современного че- ловека с его озлобленным умом, кипящем в действии пустом» не только конкретизирует универсальную пушкинскую «формулу» романного жан- ра как сочетание характеристик века («эпохи») и человека («героя») с особым языком («слогом») применительно к «железному» веку, но и ука- зывает на собственный источник: «Все предрассудки истребя, Мы почи- таем всех нулями, А единицами – себя. Мы все глядим в Наполеоны...» (2, XIV, 2–5), – при этом Пушкину было прекрасно известно, что Напо- леон неоднократно перечитывал и «Новую Элоизу», и «Вертера», можно сказать, перефразируя характеристику Татьяны, «влюблялся в обманы» и Гете, и Руссо. Истребление предрассудков – итог Просвещения [Верши- нина, 373] и французской революции как его прагматики, ставшее сум- марным мировоззрением железного века. В «Пиковой даме» (1833) временная дистанция в шестьдесят лет – 1770-е годы – указывает на период интенсификации этих процессов и в Европе, и в России [Шмид, 133–134]. La Venus moscovite заключает сдел- Выпуск XV (2011) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 241 ку с Сен-Жерменом в Париже, чтобы избежать позора неуплаченного долга, а спустя шестьдесят лет русский немец Германн в Санкт- Петербурге готов продать свою душу за крупный выигрыш. И хотя Пуш- кин искусно играет с читателем, снабжая пятую главу мнимым эпигра- фом из «Шведенборга», намекая тем самым на любимые развлечения эпохи (месмеризм, гальванизм, духовидение) и намеренно не исключая ни «скептической», ни мистической версий сюжета, – судьба Германна, так же и не верящего, и верящего в истинность рассказа Томского, но готового на все, чтобы узнать секрет («Почему ж не попробовать своего счастья?»), не по-романному эмблематична. Ни смерть графини, ни про- зрение Лизы, ни галлюцинация во время похорон не прекращают следо- вания Германна по пути железного века. Падение Германна вызывает неожиданный, но вполне шаблонный, в духе просветительского романа, пародийный микросюжет: «...Худощавый камергер, близкий родственник покойницы, шепнул на ухо стоящему подле него англичанину, что моло- дой офицер ее побочный сын, на что англичанин отвечал холодно: Oh?» [Пушкин, 348–349]. От мелодрамы до романа о найденыше – спектр про- граммных просветительских жанров свернут в «Пиковой даме» до дис- курсов. С «Евгением Онегиным» также связаны романные версии характери- стики двух эпох, разделенных шестидесятилетним «вальтерскоттовским» интервалом. Неоконченный роман «Египетские ночи» (1835) подхваты- вает тему «Клеопатры Невы» из восьмой главы, завершающей светские страницы «Евгения Онегина». Сюжет «Cleopatra e i suoi amanti», на кото- рый выпадает жребий импровизатору, взят Пушкиным из «Эмиля» Ж.-Ж.Руссо (Книга IV). У Руссо «исторический анекдот» о рассказе Ав- релия Виктора введен в дидактическую аргументацию: «Неправда, будто наклонность ко злу непреодолима, будто мы не властны побеждать ее, пока еще не приобрели привычки подчиняться ей. Аврелий Виктор рас- сказывает, что несколько человек, в упоении любви, добровольно прода- ли свою жизнь за одну ночь с Клеопатрой, и эта жертва не невозможна при опьянении страстью» [Руссо, 464]. Пушкин вступает в интертексту- альную полемику с «красноречивым сумасбродом», помещая трактовку «темы, уже существующей в искусстве», в светский контекст современ- ности, как и в «Евгении Онегине», где гиперцитатная Клеопатра объеди- Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 242 няет собственно театральный интертекст светского Петербурга первой главы («Обшикать Федру, Клеопатру, Моину вызвать...») и предельно театрализованный код светского дискурса. Вторая романная версия ведет свое происхождение от пушкинского приема введения известных литературных персонажей в собственные произведения: в провинциальном кругу семейства Лариных мы встреча- ем «Скотининых, чету седую». В «Капитанской дочке» (1836) изменен- ная цитата из фонвизинского «Недоросля» «Старинные люди, мой ба- тюшка» взята в качестве второго атрибутированного эпиграфа к третьей главе «Крепость». Пушкин продолжает фонвизинскую линию первой главы, где о самом себе Гринев говорит как о «недоросле», но слово- употребительная ирония этого контекста предполагает отсутствие пейо- ратива: Гринев пишет о себе того периода, когда для повествователя фонвизинский «Недоросль» еще не «вошел в пословицу», а для «издате- ля» эта ирония уже актуальна, что и подтверждается «приличными эпи- графами». Старинными людьми являются и Мироновы, и Гриневы – люди, бере- гущие «честь смолоду», хотя и о них можно было бы сказать, продолжая реплику Простаковой из «Недоросля», что их «ничему не учили». Учеба самого Гринева у Бопре и Зурина входит в аллюзивный ряд сатирической топики фонвизинских произведений. Но в романе разворачивается и по- зитив фонвизинских резонеров, в том числе и в дискуссиях с европей- ским Просвещением. Солдат Савельич учит Петрушу Гринева владеть шпагой, и это помогает ему в поединке с дуэлянтом Швабриным. Траги- ческие обстоятельства «учат» Гринева почти буквально по прописям Руссо, но роман воспитания Гринева гораздо жизненнее в соответствии с пушкинскими романными установками. Поэтому лишь частично можно согласиться с интерпретацией пушкинской техники эпиграфа по В.Шкловскому: «...В эпиграфах Вальтер-Скотта цитируется вне связи с общим текстом цитируемого произведения, что цитируемое только в данном извлечении приобретает особенную силу и что поэтому чтение всего отцитированного произведения не могло бы ничего дополнить к этой силе, а даже разочаровало бы. Одним словом, эпиграф-цитата Валь- тер-Скотта собственно не цитата, а создание самого Вальтер-Скотта. То же наблюдаем у Пушкина и тем большее право имеем сопоставлять его Выпуск XV (2011) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 243 “Капитанскую дочку” в этом отношении с романами Вальтер-Скотта, что уже всеми установлено влияние этих романов на фабулу “Капитанской дочки”» [Шкловский 1937, 143–144]. Семантика фонвизинского интер- текста «Капитанской дочки» – не инвенция Пушкина, а применение дис- курсивной практики, сформированной русскими просветителями в ходе многоуровневой полемики с европейским Просвещением. Такая техника романного диалогизма в дальнейшем станет основой жанрового кода русского романа, трансформируя модель романа воспитания. Происходит «второе рождение» русского Просвещения, поскольку «интеллектуальная революция становится из возможности фактом не тогда, когда открыт новый способ мыслить, а тогда, когда этот способ мыслить доведен до сведения всех носителей данной культуры» [Аверинцев, 330]. Становление русского романа, связанное с гетеротопными процессами освоения просветительского дискурса, соотносится с обновлением жан- рового кода европейского романа. Важнейшим компонентом и стимулом этого обновления является разработка романа воспитания в английской (Дефо, Стерн, Филдинг), французской (Вольтер, Руссо), немецкой (Ви- ланд, Гете) литературах. Интертексты европейского романа воспитания эпохи Просвещения образуют субкоды русского авантюрного, авантюр- но-исторического, исторического, нравоописательного, социально- психологического романа, а дискурсивные практики просветительства – еще один из диалогизирующих претекстов русского романа, в трансфор- мированном виде входящих в новейшие романные конвенции. ЛИТЕРАТУРА Аверинцев С.С. Два рождения европейского рационализма // Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. – М., 1996. Бахтин М.М. [1936] Роман воспитания и его значение в истории реализма // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. – М., 1979. Бахтин М.М. [1941] Эпос и роман: (О методологии исследования романа) // Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. – М., 1975. Бахтин М.М. [1963] Проблемы поэтики Достоевского // Бахтин М.М. Собра- ние сочинений: В 7 т. – Т. 6. – М., 2002. Вершинина Н.Л. Просвещение (просвещенье) // Онегинская энциклопедия: В 2 т. – Т. II / Под общ. ред. Н.И.Михайловой; Сост. Н.И.Михайлова, В.А.Кошелев, М.В.Строганов. – М., 2004. Русская литература. Исследования ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 244 Гегель Г.В.Ф. Эстетика: В 4 т. – Т. 3. – М., 1971. Грифцов Б. Теория романа. – М., 1927. Круглов А.Н. Кант и кантовская философия в русской художественной лите- ратуре. – М., 2012. Лотман Ю.М. [1969] Руссо и русская культура XVIII – начала XIX века // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. – Т. 2. – Таллинн, 1992. Лотман Ю.М. [1989] Слово и язык в культуре Просвещения // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. – Т. 1. – Таллинн, 1992. Лукач Д. [1920] Теория романа: Опыт историко-философского исследования форм большой эпики // НЛО. – 1994. – № 9. Лукач Д. [1937] Исторический роман // Литературный критик. – 1937. – № 7. Михайлов А.В. Роман и стиль // Теория литературы. – Том III. – Роды и жан- ры: (Основные проблемы в историческом освещении). – М., 2003. Моисеева Г.Н., Серман И.З. Зарождение романа в русской литературе XVIII века // История русского романа: В 2 т. – Т. 1. – М.-Л., 1962. Нарежный В.Т. Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Симо- новича Чистякова // Нарежный В.Т. Сочинения: В 2 т. – Т. 1. – М., 1983. Руссо Ж.-Ж. Эмиль или О воспитании / Пер. с фр. П.Д.Первова. – М., 1911. Сейте Я. Роман // Мир Просвещения: Исторический словарь / Под ред. В.Ферроне и Д.Роша. – М., 2003. Пушкин А.С. Пиковая дама // Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. – Т. VI. – М.-Л., 1949. Сушков М.В. Российский Вертер // Ландшафт моих воображений: Страницы прозы русского сентиментализма. – М., 1990. Тамарченко Н.Д. [2001] Методологические проблемы теории рода и жанра в поэтике ХХ века // Изв. АН. Серия литературы и языка. – 2001. – Т. 60. – № 6. Тамарченко Н.Д. [2007] Сюжет испытания и сюжет становления в романе: (к изучению сюжетологических идей М.М.Бахтина) // Языки филологии: теория, история, диалоги: Сборник научных трудов к семидесятилетию М.М.Гиршмана. – Донецк, 2007. Хачатуров С. Роман – романский – романтизм: (понятие романический в культуре русского Просвещения) // Хачатуров С. Романтизм вне романтизма. – М., 2010. Хоркхаймер М., Адорно Т. Диалектика Просвещения. Философские фрагмен- ты. – М.-СПб., 1997. Шайтанов И. «Опыт о Человеке» в России: первое знакомство // Компарати- вистика и/или поэтика: Английские сюжеты глазами исторической поэтики. – М., 2010. Выпуск XV (2011) ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 245 Шеффер Ж.М. Что такое литературный жанр? – М., 2010. Шкловский В. [1937] Заметки о прозе Пушкина. – М., 1937. Шкловский В. [1953] Заметки о прозе русских классиков. – М., 1953. Шмид В. «Пиковая дама» как метатекстуальная новелла // Шмид В. Проза как поэзия. Пушкин. Достоевский. Чехов. Авангард. – СПб., 1998. Шоню П. Цивилизация Просвещения. – Екатеринбург – М., 2008. Danek D. O polemicie literackiej w powiesci. – Warszawa, 1972. Wilpert Gero V. Aufklarung // Wilpert Gero V. Sachworterbuch der Literatur. – F. a. M., 2001. УДК 821.161.1-94 / Гаспаров М.И. НАЗАРЕНКО (Киев) ПАЛИМПСЕСТ АНТИЧНОСТИ В «РАССКАЗАХ ГЕРОДОТА…» М.Л. ГАСПАРОВА Аннотация. Назаренко М.И. Палимпсест античности в «Рассказах Геродота...» М.Л. Гаспарова. В статье рассмотрена поэтика краткого пересказа Геродотовой «Истории», выполненного М.Л. Гаспаровым. Показано, как функции и поэтика этого текста соотносятся с теоретическими взглядами ученого. Проанализированы принципы сокращения и расширения оригинального текста. Ключевые слова: античность, постмодернистская историческая проза, крат- кий пересказ, литературная игра. Анотація. Назаренко М.Й. Палімпсест античності в «Оповідях Геродота...» М.Л. Гаспа- рова. В статті розглядається поетика короткого переказу Геродотової «Історії», ви- конаного М.Л. Гаспаровим. Показано, як функції та поетика цього тексту спів- відносяться із теоретичними поглядами вченого. Проаналізовано принципи ско- рочення і розширення оригінального тексту. Ключові слова: античність, постмодерністська історична проза, короткий пе- реказ, літературна гра.

Жанровый код русского романа и просветительский дискурс

Institution

Similar Items