Аксиологическое измерение структуры парадигмального образа как категории философии истории

Рассмотрев онтологическое измерение структуры парадигмальных образов и символов эпох в свете работ В. Д. Губина и А. Д. Шоркина, автор переходит к бытию ценностей в истории и политике, к исторической и политической аксиологии, а от неё к аксиологическому измерению таких категорий философии истории и...

Full description

Saved in:

Bibliographic Details
Date:	2006
Main Author:	Масаев, М.В.
Format:	Article
Language:	Russian
Published:	Кримський науковий центр НАН України і МОН України 2006
Series:	Культура народов Причерноморья
Subjects:	Вопросы духовной культуры – ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ
Online Access:	https://nasplib.isofts.kiev.ua/handle/123456789/36814
Tags:	Add Tag No Tags, Be the first to tag this record!
Journal Title:	Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
Cite this:	Аксиологическое измерение структуры парадигмального образа как категории философии истории / М.В. Масаев // Культура народов Причерноморья. — 2006. — № 95. — С. 53-60. — Бібліогр.: 69 назв. — рос.

Institution

Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine

id	nasplib_isofts_kiev_ua-123456789-36814
record_format	dspace
spelling	nasplib_isofts_kiev_ua-123456789-368142025-02-09T13:26:41Z Аксиологическое измерение структуры парадигмального образа как категории философии истории Масаев, М.В. Вопросы духовной культуры – ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ Рассмотрев онтологическое измерение структуры парадигмальных образов и символов эпох в свете работ В. Д. Губина и А. Д. Шоркина, автор переходит к бытию ценностей в истории и политике, к исторической и политической аксиологии, а от неё к аксиологическому измерению таких категорий философии истории и философии политики как парадигмальные образы и символы эпох. Такой переход необходим, поскольку аксиология определяет ценность как значение объекта в отличие от его сущности. А поскольку ценность есть благо, которое предстает перед человеком или обществом через призму оценки, здесь особенно высока роль образов и символов, выполняющих роль таких призм. Розглянувши онтологічний вимір структури парадигмальних образів і символів епох і цивілізацій в світі робот В. Д. Губіна и О. Д. Шоркіна, автор переходить до буття цінностей в історії і політиці, а від нього до аксіологічного виміру таких категорій філософії історії як парадигмальні образі і символі епох. Такий перехід є необхідним оскільки аксіологія детермінує цінність як значення об'єкту на відміну від його сутності. А оскільки цінність є благо, що простає перед людиною або суспільством крізь призму оцінювання, тут особливо високою є роль образів і символів, які виконують роль таких призм. Having considered in the light of the works of V. D. Gubin and A. D. Shorkin ontological measurement of the structure of paradigmal images and symbols of epochs and civilizations, the author passes to being of values in the history and in the policy to the historical and political axiology and from it to axiological measurement of such categories of the philosophy of the history and of the philosophy of the policy as paradigmal images and symbols of epochs. Such passage is necessary because the axiology determines the value as the significance of the object as distinct from its essence. And so far as the value is a welfare, which appears before the man and the society through the prism of the appreciation, hear is especially high the role of the such prisms. 2006 Article Аксиологическое измерение структуры парадигмального образа как категории философии истории / М.В. Масаев // Культура народов Причерноморья. — 2006. — № 95. — С. 53-60. — Бібліогр.: 69 назв. — рос. 1562-0808 https://nasplib.isofts.kiev.ua/handle/123456789/36814 ru Культура народов Причерноморья application/pdf Кримський науковий центр НАН України і МОН України
institution	Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
collection	DSpace DC
language	Russian
topic	Вопросы духовной культуры – ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ Вопросы духовной культуры – ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ
spellingShingle	Вопросы духовной культуры – ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ Вопросы духовной культуры – ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ Масаев, М.В. Аксиологическое измерение структуры парадигмального образа как категории философии истории Культура народов Причерноморья
description	Рассмотрев онтологическое измерение структуры парадигмальных образов и символов эпох в свете работ В. Д. Губина и А. Д. Шоркина, автор переходит к бытию ценностей в истории и политике, к исторической и политической аксиологии, а от неё к аксиологическому измерению таких категорий философии истории и философии политики как парадигмальные образы и символы эпох. Такой переход необходим, поскольку аксиология определяет ценность как значение объекта в отличие от его сущности. А поскольку ценность есть благо, которое предстает перед человеком или обществом через призму оценки, здесь особенно высока роль образов и символов, выполняющих роль таких призм.
format	Article
author	Масаев, М.В.
author_facet	Масаев, М.В.
author_sort	Масаев, М.В.
title	Аксиологическое измерение структуры парадигмального образа как категории философии истории
title_short	Аксиологическое измерение структуры парадигмального образа как категории философии истории
title_full	Аксиологическое измерение структуры парадигмального образа как категории философии истории
title_fullStr	Аксиологическое измерение структуры парадигмального образа как категории философии истории
title_full_unstemmed	Аксиологическое измерение структуры парадигмального образа как категории философии истории
title_sort	аксиологическое измерение структуры парадигмального образа как категории философии истории
publisher	Кримський науковий центр НАН України і МОН України
publishDate	2006
topic_facet	Вопросы духовной культуры – ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ
url	https://nasplib.isofts.kiev.ua/handle/123456789/36814
citation_txt	Аксиологическое измерение структуры парадигмального образа как категории философии истории / М.В. Масаев // Культура народов Причерноморья. — 2006. — № 95. — С. 53-60. — Бібліогр.: 69 назв. — рос.
series	Культура народов Причерноморья
work_keys_str_mv	AT masaevmv aksiologičeskoeizmereniestrukturyparadigmalʹnogoobrazakakkategoriifilosofiiistorii
first_indexed	2025-11-26T05:43:22Z
last_indexed	2025-11-26T05:43:22Z
_version_	1849830471815397376
fulltext	Вопросы духовной культуры – ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ 53 Масаев М.В. АКСИОЛОГИЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ СТРУКТУРЫ ПАРАДИГМАЛЬНОГО ОБРАЗА КАК КАТЕГОРИИ ФИЛОСОФИИ ИСТОРИИ Мы живем во время переоценки ценностей. И острота проблемы этой переоценки постоянно нарастает. После октябрьского переворота 1917 г. в России, подвергшись резкой переоценке, ценности долгое время не менялись. Сама проблема ценности в марксистской трактовке, как отмечает вышедшее в 1987 г. пятое издание «Философского словаря» под редакцией И. Т. Фролова, «лишается универсализма» [1, c.11]. Уни- версализм т. н. буржуазной аксиологии, казалось, уходил в прошлое. Но ценности вновь пришлось пере- оценивать и, пожалуй, ещё более болезненно, чем в 1917 году. Причем проблема ценности снова «приобре- тает характер разгадки всего и вся» [1, c.11]. При этом снова возрождаются к жизни и объективно– идеалистические теории (неокантианство, гуссерлианская феноменология М.Шеллера и Н.Гартмана, не- отомизм, интуитивизм), и субъективно-идеалистические (логический позитивизм, эмотивизм, лингвистиче- ский анализ в этике, аффективно–волевая теория ценности У.Эрбана, Д.Пролла, К.Льюиса и др.), и натура- листические (теория интереса, эволюционная этика, этика космической телеологии). Все это подтверждает слова Ф.В.Лазарева о том, что «философия – это постоянный поиск «образа» мира и «образа» человека в их соотнесённости и одновременно – это осознание того, что всякий такой образ исторически условен и отно- сителен, что есть и другие измерения проблемы и иные прорывы к истине на иных путях» [2, c.102]. И под- ход к аксиологии должен быть универсальным. Одним из элементов универсальности этого подхода и явля- ется аксиологическое измерение структуры парадигмального образа как категории философии исто- рии.Таким образом, в пользу актуальности темы свидетельствуют аргументы и об исключительности наше- го времени, как времени переоценки ценностей, и о возрастающем интересе к аксиологии всех философ- ских школ. Это универсальные аргументы актуальности заглавной темы, но есть и специфический аргумент её актуальности. Это то, что об этом никто ещё ничего не написал. Последний факт свидетельствует и о но- визне настоящей работы. С тем, что такое образы и символы, довольно–таки хорошо разобрались А.Ф.Лосев [3], М.М.Маковский [4], Э.Кассирер [6] и К.А.Свасьян [5, 6]. Проблема парадигмальных образов и символов эпох и цивилизаций в качестве категории философии истории рассматривается в серии статей М.В.Масаева [7–26]. Но за решение заглавной проблемы статьи не брался до сих пор никто. Заглавная про- блема – это часть исторической и политической аксиологии, которую нельзя рассматривать в отрыве от бы- тия ценностей в истории и политике. А последнее нельзя рассматривать изолированно от проблемы бытия вообще. Тем более, что философия по Карлу Ясперсу и Ф.В.Лазареву – «это для данного момента завер- шенное сознание бытия» [2, c.102], а понятие «ценности», как утверждают Ф.В.Лазарев и М.К.Трифонова, «относится к бытию» [27, c.325]. Человек же, как оценивающий субъект, по тому же Ф.В.Лазареву, «в пу- ти», а «его движение приобретает онтологическую направленность» … «отныне он (человек – М.М.) впи- сывается в универсальные порядки бытия» [2, c.103]. Таким образом, заглавная тема будет раскрываться в следующем порядке: онтологический подход к бытию, бытие ценностей в истории и политике, аксиологи- ческое измерение структуры парадигмальных образов и символов цивилизаций и эпох как категорий фило- софии истории, парадигмальные образы и символы цивилизаций и эпох как ценности. При этом в онтоло- гическом подходе, по нашему мнению, следует относиться к бытию не как у крымского профессора А.Д.Шоркина в его «Схемах универсумов в истории культуры» [28, c.12], а апофатически, как российский философ В.Д.Губин [29] и большинство современных философов. “Для современной философии, – пишет российский учёный, – характерно следование апофатической традиции в отношении к бытию. Бытие – это тайна, то есть не что–то глубоко спрятанное, что нужно открыть, чего нужно добиться, тайна лежит на по- верхности, её нужно пережить или прожить, и тогда она в какой–то степени станет понятна (не знаема, но понятна). А для этого… нужно быть живым человеком, нужно иметь большое мужество идти к тому, чего в принципе нельзя знать. Понимание бытия, прикосновение к нему, осенённость бытием преобразует, преоб- ражает человека, вырывая его из бессмысленного хаоса эмпирической жизни и делая само–бытным, для его самого бытием”. [29, c.134]. Вне такого бытия настоящая работа была бы бессмысленной. Именно из такого понимания категории бытия и следует исходить, рассматривая заглавную тему статьи – аксиологическое измерение структуры парадигмальных образов и символов эпох и цивилизаций как категорий философии истории. В качестве оценки способов бытия человека в историческом процессе, без чего невозможен и аксиоло- гический подход к проблеме, следует подходить как и в оценке способов бытия человека в культуре у Н.Ф.Калиной, Е.В.Чёрного и А.Д.Шоркина в «Ликах ментальности и поле политики» [30, c.38–46]. «В уни- версум культуры, куда включены экономика и политика, человек включён двумя универсальными способа- ми: деятельностью и созерцанием» [30, c.38]. Не следует только забывать, что созерцание часто является первым шагом к началу деятельности. «Бытийное состояние, – пишет В.Д.Губин, – не передаётся, как бы мы ни наращивали ассоциации, ни передавали термины и образы – если у нас, в нащем духе не зазвучит та мелодия, о которой говорил Хай- деггер, не вспыхнет свет понимания – всё бесполезно, мы всё равно останемся вне бытия, т.е. мы будем продолжать существовать, но не быть» [29, c.138–139]. Но если мелодия Хайдеггера зазвучит, свет понима- ния вспыхнет, тогда пригодятся и ассоциации, и термины, и образы, особенно парадигмальные и символы. Цель настоящей работы – показать аксиологическую роль образов и символов в привязке бытия чело- века в мире к историческому процессу. Как уже отмечалось в других работах, под парадигмальным образом понимается такой образ, который наиболее ярко и адекватно отражает парадигму эпохи [10, c.132]. Симво- Масаев М.В. АКСИОЛОГИЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ СТРУКТУРЫ ПАРАДИГМАЛЬНОГО ОБРАЗА КАК КАТЕГОРИИ ФИЛОСОФИИ ИСТОРИИ 54 лом может стать любой знак или образ, включённый в определённую систему социальных (общественных) отношений [10, c.133]. В этой системе знаки и образы приобретают новые, системные, качества [21], [22] и становятся символами, которые кроме видимой структуры (знак, образ) приобретают структуру невиди- мую, подобно слову, также имеющему, по М.М.Маковскому, невидимую структуру [4, c.73]. Эта невидимая структура символа и есть сущность символа, взятая сама по себе. Явлением этой сущности является знак (образ). Единство невидимой и видимой структур и есть действительность символа, так же как «действи- тельностью» «сущности человека» является, по Карлу Марксу, «совокупность всех общественных отноше- ний» [31, c.3]. Если Г.В.–Ф.Гегель и К.Маркс выделяют три сущностные категории: сущность сама по себе, явление сущности и действительность как единство сущности самой по себе и её явления, то армянский философ и символог К.А.Свасьян добавляет четвёртую, как единство трёх предыдущих. Поэтому парадиг- мой символа у него и становится четырёхгранник, тетраэдр, или пирамида [5, c.89]. Не случайно система символизма представлялась Андрею Белому в виде мировоззренческой пирамиды, гранями которой долж- ны служить наука и религия, поэзия и естествознание, философия техники и философия искусства, позна- ние и творчество. В вершине пирамиды, по мысли А.Белого, сойдутся монизмы: материализм, идеализм, рационализм, позитивизм, мистицизм, при этом модуляцией послужит история философии и культуры [32, c.6]. Наш тезис о символе как системном проявлении знака или образа может подтвердить и «аксиома В.Ф.Лосева» [3, c.59], согласно которой «всякий знак получает свою полноценную значимость только в контексте других знаков, понимая под контекстом широчайший принцип» [3, c.59]. И образы, и знаки, и символы имеют своё собственное бытие. Образ не может стать символом без его предъявления, а это требу- ет определённого времени [17]. Мы уже поставили вопрос о роли образов и символов в привязке бытия человека в мире к историче- скому процессу. О значении образа в познавании человеком мира пишут Ф.В.Лазарев и М.К.Трифонова [27, c.215–222]. Такой образ они называют гносеологическим [27, c.215]. Но помимо онтологического и гносеологического измерения у образов и символов есть и аксиологиче- ское измерение. Аксиология – это «философское исследование природы ценностей» [1, c.11], а ценности, или «жизненные ориентации людей» [27, c.316], как считают Ф.В.Лазарев и М.К.Трифонова, «образуют яд- ро мировоззрения, выступая в качестве ведущей стратегии человеческого поведения» [27, c.316]. При этом ценности сами имеют собственное бытие. И при этом «вопрос о бытии ценностей» имеет, как полагают Ф.В.Лазарев и М.К.Трифонова «принципиальное значение» [27, c.325]. Но поскольку мы ограничиваем своё исследование аксиологическим измерением парадигмальных образов и символов эпох и цивилизаций, мы должны в бытии ценностей исследовать ценности в сфере исторического развития, которое не может не проходить вне поля политики. К.С.Гаджиев ставит вопрос о политической аксиологии [29, c.253–254] как части политической философии [29, c.237–254]. Мераб Мамардашвили, правда, считает, что «наука являет- ся ценностью равно в той мере, в какой она никакой ценностью не является и не может быть ею» [33, c.124]. Но науку ценят, в том числе и философию, в том числе и политическую философию и её такую от- расль как политическую аксиологию. Роль аксиологии в истории и политике стала возрастать в связи с по- пытками отказать и истории, и политике в причинности, чего только стоит заявление Л.П.Капсавина о том, что «причинное объяснение в истории невозможно, и, если оно является необходимым условием научно- сти, если история к нему стремится, она не наука [40, c.34]. А после того как Карл Поппер окончательно «лишил» историю и политику закономерностей, чего только стоят его «Логика и рост научного знания» [34], «Открытое общество и его враги» [35], [36] и «Нищета историцизма» [37], [38, c.373], им только оста- ётся заниматься целями и средствами.”…Для общественных наук главное значение имеют цели и средства, – пишет К.С.Гаджиев. – Без проникновения в сферу целей и идеалов не может быть и речи и об адекватном изучении мира политического”. [29, c.253]. Небезынтересно, что отлучением общественных наук от зако- номерностей до философа ХХ века Карла Поппера занимался основатель баденской школы неокантианства В.Виндельбанд (1848–1915) [39, c.66–67], назвав их «идеографическими», т.е. повествующими только об особенном, единичном, [39, c.66], и тяготеющим к ценностям, в отличие от наук естественных, «номатиче- ских» [39, c.66], вырабатывающих общие законы и тяготеющим к закономерностям. Работал в этом направ- лении и более молодой соратник В.Виндельбанда по баденской школе Г.Риккерт (1863–1936), деливший науки на «генерализирующие» (естественные) и «индивидуализирующие» (исторические), если в первых существуют законы, то во вторых лишь индивидуальные характеристики исторически важных объектов по- средством связи его с «ценностями» [40, c.412]. Одно из советских изданий философского словаря вполне справедливо считало это учение направленным против учения марксизма об объективных законах истори- ческого развития [39, c.67]. Сейчас же с победой антикоммунизма в политике идеи Карла Поппера, В.Виндельбанда, Г.Риккерта и К.С.Гаджиева стали общепризнанными. «Политические вещи» по самой сво- ей природе предполагают их одобрение или осуждение, выбор или отклонение. В глазах заинтересованных лиц в принципе они не могут быть нейтральны, поскольку сопряжены с выбором, принятием решений, при- верженностью, оценкой и т.д., – пишет К.С.Гаджиев. – Они тесно связаны с такими ключевыми категория- ми человеческой жизни, как добро и зло, справедливость и несправедливость, свобода и несвобода, равен- ство и неравенство и т.д.Другими словами, политическая философия имеет дело с пониманием и толкова- нием человеческих целей, а там, где речь идёт о целях, непременно присутствуют ценности». [29, c.253]. Поэтому «политическая философия, – утверждает К.С. Гаджиев, – не может не затрагивать аксиологиче- ский аспект» [29, c.254]. Также не может не затрагивать аксиологический аспект и философия истории. По- Вопросы духовной культуры – ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ 55 этому можно и должно говорить и о политической аксиологии как самостоятельном подразделе политиче- ской философии, и об исторической аксиологии как самостоятельном подразделе философии истории. И если «политическая философия пронизана морально–этическим началом, трактующим факты в контексте определённых ценностей [29, c.254], то и философия истории также пронизана морально-этическим нача- лом, которое также трактует исторические факты в контексте определенных ценностей. Онтологические, гносеологические, аксиологические и праксиологические характеристики часто смешивают и «смешение» это, как полагают Н. Ф. Калина, Е. В. Чёрный и А. Д. Шоркин «нельзя назвать полностью случайным» [30, c.68]. Попробуем же очистить аксиологические характеристики и от случайных, и от неслучайных, т. е. за- кономерных смешений. При этом «аксиологическое понимание исторического развития сочетаемо для нас, как и у Л. П. Карсавина, с утверждением качественной равноценности всех его моментов и не вынуждает к обесценению хотя бы одного из них» [40,c.273]. При всём этом момент оценки, по Л. П. Карсавину, «неуст- раним» [41, c.273]. Исходя из вышеизложенного, при раскрытии заглавной темы надо надо показать не только аксиологическое измерение парадигмальных образов и символов эпох и цивилизаций, но и симво- лизм самой аксиологии. Великий русский и американский социолог Питирим Сорокин в центр своей цик- лической флуктуации основных типов культуры ставил интегрированную сферу ценностей и символов [42, c.1240]. В своей четырёхтомной «Социокультурной динамике» [63] П. Сорокин убедительно показывает, что «любая великая культура основывается на целостной системе ценностей» [43, c.95], которая, как мы уже указали, является единой с системой символов. А «ценные признания Питирима Сорокина» высоко оценивал даже такой его политический противник как В. И. Ленин [44]. А. А. Радугин в своей «Филосо- фии» [45], рассматривая гуманизм как ценностную основу решения глобальных проблем современности, полагает первым основным элементом культуры знаково–символический, а вторым – ценностно– нормативный [45, c.238–239], поставив так же, как и П. Сорокин, символы рядом с ценностями. Ф. В. Лаза- рев и М. К. Трифонова определяют ценность как благо, которое предстаёт перед человеком и обществом через призму оценки [27, c.321]. Такой призмой А. А. Радугин считает ценностную установку «социально– детерминированную предрасположенность социального субъекта к заранее определённому отношению к данному объекту, вещи, человеку, явлению, событию и т. д.», «ценностные установки ориентируют челове- ка в социальной действительности, направляют и стимулируют его деятельность» [45, c.239]. А ориентиру- ет человека в социальной действительности только символ. А открытие это сделали американские социоло- ги, представители чикагской и айовской школ символического интеракционизма. Прежде всего, следует отметить, что символический интеракционизм – это далеко не маргинальное учение, и популярность его и, прежде всего, трудов его основоположника Джорджа Герберта Мида (George Herbert Mead) (1863–1931) [46–51] растёт, о чём писал ещё в 1979 году Л.Г.Ионин в своей «Понимающей социологии» [52]. «Идеи Мида, не пользовавшегося популярностью более чем четверти века, ныне получают широкий резонанс», – писал советский социолог [52, c.67]. Автор общего курса социологии для студентов высших учебных заве- дений Украины В. М. Пича (В. М. Піча) [53], посвятивший символическому интеракционизму четвёртый параграф третьего раздела своей книги (наименование раздела «Основные школы и направления современ- ной социологии») [53, c.56–59], назвал символический интаракционизм «одним из наиболее интересных и продуктивных направлений в современной социологии, которое сводит содержание социальных процессов к взаимодействию индивидов в группе и обществе» [53, c.56]. К сожалению, А. И. Погорелый в книге «Со- циологическая мысль ХХ столетия» [54], подробно разобрав идеи современных социологов от Эмиля Дюркгейма и Макса Вебера до Иммануила Воллерстайна и Э. Геллера, не нашёл места для символического интеракционизма [54]. Украинский логик А. Т. Ишмуратов (А. Т. Ішмуратов) [55] берёт на вооружение ин- теракционизм, но … без символов [55, c.178–184]. Правда, обойтись без Я–ОБРАЗА и Я–КОНЦЕПЦИИ Дж. Г. Мида [54, c.178–181] он не может. На «Я» в разных проявлениях у Дж. Г. Мида обратил и Л. Г. Ио- нин [52]. Но главное – не в этом. Представители школы символического интеракционизма нашли то, что отличает человеческое общество от стада животных, – это то, что люди в результате эволюции утратили развитую систему инстинктов как регуляторов поведения, создав в качестве регуляторов своего поведения символы. И главное у Дж. Г. Мида – это не открытие им Я (self) (сам – М.М.) и не разделение его на врож- дённое и малоподвижное [I] (Я в именительном падеже – М.М.) и плод социального взаимодействия [me] (я в косвенных падежах – М.М.), как это кажется Л. Г. Ионину [52, c.7], а символически опосредованное взаи- модействие, возникновение которого можно объяснить и функционально, как необходимость координиро- вать поведение людей, ибо у них таких надёжных как у животных инстинктов уже нет, и антропологически – способностью людей создавать и использовать символы, на что и обратил внимание украинский социолог В. М. Пича [53, c.57]. И в «Социальной психологии» (в английском оригинале “Psychology of Person”, пси- хология личности, – М. М.) представителя Чикагской школы символического интеракционизма Тамотсу Шибутани (Tamotsu Shibutani) – главное – в символической организации опыта [56, c.103–109], [57, c.107– 112] и во вступлении в символическое окружение [56, c.397–404], [57, c.400–413]. Американский социолог ставит перед человечеством задачу – «научиться мыслить конвенционными терминами», то есть образами и символами, [56, c.400], [57, c.413], что напоминает «гносеологические образы» Ф. В. Лазарева и М. К. Три- фоновой [27, c.215]. Умение мыслить «конвенционными терминами» и «гносеологическими образами» по- зволило бы человеку, по словам Т. Шибутани, стать «участником символического окружения данной груп- пы» [56, c.400], [57, c.413]. Всё это сводится к задаче, поставленной ещё Дж. Г. Мидом, – «усвоение значе- ния символов и собственной роли» [47, p.369]. К сожалению, достижениями этой школы не пользуются на всём постсоветском пространстве. В Советском Союзе, отмечая положительные достижения школы симво- лического интеракционизма, и И. С. Кон, и Л. Г. Ионин [52] не могли, естественно, пропагандировать сим- волический интеракционизм, так как Дж. Г. Мид «не мог взглянуть на общество с «высоты» марксистского Масаев М.В. АКСИОЛОГИЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ СТРУКТУРЫ ПАРАДИГМАЛЬНОГО ОБРАЗА КАК КАТЕГОРИИ ФИЛОСОФИИ ИСТОРИИ 56 анализа».[52, c.70]. А Д. Н. Шамин в Большой Советской Энциклопедии вообще объявил «попытки пред- ставить символический интеракционизм как общую социологическую теорию, в равной мере пригодную для описания межличностного взаимодействия и глобальных процессов, несостоятельными» [62, c.211]. Но то, что эпигоны марксизма считали «несостоятельным», сам Карл Маркс с успехом брал на вооружение почти за сто лет до публикации работ основателя символического интеракционизма Дж. Г. Мида. При этом основоположник марксизма, пользуясь символами и в анализе и при объяснении политических событий, позволял себе произвольно перемещать их в пространстве и времени и даже совмещать их, то есть К. Маркс фактически признавал их самостоятельное бытие. Так, К. Маркс делал выдающегося деятеля английской буржуазной революции Оливера Кромвеля фактически символом и лидера якобинцев Максимилиана Ро- беспьера, возглавившего Великую французскую буржуазно–демократическую революцию в момент её наи- высшего подъёма, и Наполеона Бонапарта, ставшего во главе Франции в период нисходящей линии фран- цузской революции, фактически во время её отката. А М. Робеспьера и Н. Бонапарта К. Маркс делал сим- волами Оливера Кромвеля, хотя последний и умер в 1658 г., за 131 год до начала революции во Франции, называя О. Кромвеля Робеспьером и Наполеоном английской революции. [58, c.656]. И К. Маркс, и Дж. Г. Мид, и такой известный представитель Чикагской школы символического интеракционизма как Т. Шибу- тани [56], [57], кстати весьма популярный среди советских социальных психологов и социологов в конце 60-х, начале 70-х годов прошлого века, считали символ важнейшим регулятором поведения людей. Эпигон марксизма-ленинизма, российский политолог и социолог А. А. Радугин, отводит определённую роль сим- волу в политике, но лишь в рамках «политической культуры». В теме 12 – й своей «Политологии» [59] он посвящает символам целый параграф 6 – й, который он озаглавливает не иначе как «Политическая симво- лика как элемент политической культуры» [59, c.193–200], а в параграфе «Политическая коммуникация», коммуникация, в которой бытийно и существует политическая символика, уделяет роли символа лищь три строчки [59, c.204]. О роли символа, но только в логике и только в форме синтаксиса и семантики писали В. А. Смирнов и П. В. Таванец [60], при этом они, правда, отметили, что символическая логика может помочь «решить фундаментальные вопросы философии» [60, c.5], но не больше. Символические же интеракциони- сты, в частности, такой как Т. Шибутани, считают символ решающим фактором в регуляции поведения лю- дей. В параграфе «Символическая организация опыта» своей «Социальной психологии» Т. Шибутани кон- статирует, что «символы могут заставить людей вступить в священную войну, предпринять опасное палом- ничество, участвовать в отвратительном линчевании или погибать, героически защищая безнадёжное дело» [56, c.105], [57, c.108]. Интересно, что так же, как и представитель Чикагской школы символического инте- ракционизма Т. Шибутани, роль символа понимал и К. Маркс, дав в «Восемнадцатом брюмера Луи Бона- парта» блестящий пример действия символа как регулятора поведения больших масс людей в масштабе це- лой нации [61, c.115–217]. Французская нация, как отмечал основоположник марксизма, пошла тогда не за личностью Луи Бонапарта, а за её символом, которым оказался образ Наполеона I. Таким образом, символ действительно становится призмой, через которую человек определяет любую ценность, а раз так, то призма, через которую человек различает ценность, пронизывается этой ценностью, сама получает ценностные качества и сама становится ценностью. Ценность растворяется в символе. Ак- сиология поглощается символогией. Но у аксиологии есть и другие поглотители. В течение многих веков ценностные характеристики преимущественно связывались с представлением о подлинном существовании. Аксиология тем самым поглощалась онтологией: вопрос о том, что является ценным подменялся пробле- мой подлинного бытия, которое признавалось только за Богом. На это обратили внимание Э. Н. Гусинский и Ю. И. Турчинова в своей оригинальной работе «Введение в философию образования» [64].Причём под- ход такой господствовал в Средние века, когда символизм пронизывал всю средневековую жизнь и культу- ру. Люди тогда не только говорили символами, но и иной речи, кроме символической, не понимали. Мир не изображали символическим, его таким воспринимали. Земной мир – символ небесного, вещи первого – только символ объектов второго [65, c.142–143]. Глубокий и безысходный символизм свойственен любому коллективистическому обществу [65, c.142]. И не только религиозному как в Средние века, но и такому аб- солютно безбожному обществу как советское, ведь, по А. А. Ивину, любой «коллективистический симво- лизм сохраняет приоритет умозрительного мира над предметным» [65, c.142], даже если это общество не идеалистическое, а такое «материалистическое» как советское. В коллективистическом обществе символ сам становится ценностью. Символичность становится в тоталитарных (коллективистических) обществах Новейшего времени, как и в Средние века, главным мотивом принятия важных решений: символы здесь, как и во всяком коллекти- вистическом обществе, управляют реальностью. Когда 28 марта 1945 года главнокомандующий войсками союзников американский генерал Д. Эйзенхауер направил непосредственно Сталину письмо, в котором со- общал, что по военным соображениям основной удар союзников будет нацелен не на Берлин, а южнее, Сталин не мог поверить в свою удачу, и сделал всё, чтобы полностью воспользоваться ею, учитывая перво- степенное символической значение взятия Берлина. Западные союзники исходили из того, что, поскольку Берлин будет внутри советской зоны (вопрос о зонах оккупации был уже решён в Ялте), то их войскам нет смысла проливать за него кровь. Западные союзники думали о захватах неподелённых территорий в Авст- рии и Чехословакии. Западные союзники думали о захватах территорий. Сталин же думал о символе. Но, боясь коварства союзников и, полагая, что они также думают больше о символах, чем о чем бы то ни было реальном, Сталин в своём ответе от 1 апреля 1945 года похвалил Д. Эйзенхауера, согласившись с тем, что Берлин утратил прежнее стратегическое значение, и не без хитрости сообщил, что на взятие Берлина будут Вопросы духовной культуры – ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ 57 направлены лишь второстепенные советские силы. Взятие Берлина Красной армией – без участия союзни- ков – могло стать и стало не только ярким символом победы русских над Германией, но и символом пре- восходства социализма не только над фашизмом, но и даже над самим капитализмом, о чём Сталин вскоре не преминул упомнить. Разделить честь символического взятия Берлина Сталин предоставил лишь поля- кам, тогдашним и будущим сателлитам и будущим строителям общества, подобного тому, которое постро- ил в СССР Сталин. Это даст потом хвастливым полякам повод петь “Wojsko polskie Berlin bralo, russkie tro- che pomagalo” (войско польске Берлин брало, русске трохен помагало). В тот же день, день ответа на пись- мо Д. Эйзенхайера, 1 апреля 1945 года, Сталин вызвал Жукова и Конева и дал им на подготовку к штурму Берлина каких–то двенадцать–четырнадцать дней. Берлинское направление у немцев обороняли Третья танковая армия и Девятая армия группы армий «Висла» генерал-полковника Г. Хейнртци, Четвёртая танко- вая армия и Семнадцатая армия группы армий «Центр» генерал-фельдмаршала Ф. Шёрнера – всего 48 пе- хотных, 9 моторизованных, 6 танковых дивизий и много других частей и соединений, или 1 миллион чело- век, 10 400 орудий и миномётов, 1500 танков и штурмовых орудий (аналогов советских САУ – М. М.) и 3300 боевых самолётов. Кроме того, в резерве главного командования сухопутных войск находилось 8 ди- визий, а в самом Берлине было сформировано около 200 батальонов фольксштурма (народного ополчения – М. М.). Оборона немецко-фашистских войск на берлинском направлении была глубокой и удачно эшело- нированной. Она включала одерско-нейсенский рубеж, глубиной 20–40 километров, имевший три полосы и Берлинский оборонительный район, состоявший из трёх кольцевых обводов. В инженерном отношении особенно сильно была подготовлена оборона перед кюстринским плацдармом и на котбусском направле- нии. В составе группировки советских войск на берлинском направлении было двадцать общевойсковых армий, в их числе Первая армия Войска Польского (генерал С. Г. Поплавский) и Вторая армия Войска Польского (генерал Кароль Сверчевский), четыре танковые армии, четыре воздушные армии, десять от- дельных танковых и механизированных корпусов, четыре кавалерийских корпуса, включавшие 2,5 миллио- на человек личного состава, около 42 тысяч орудий и миномётов, 6250 танков и САУ, 7500 боевых самолё- тов, что обеспечивало перевес над противником в живой силе в 2,5 раза, в артиллерии и миномётах в 4 раза, танках и САУ в 4,1 раза, в боевых самолётах – в 2,3 раза [66, c.383]. Хорошо иллюстрирует масштабы Бер- линской операции Красной армии цифра в семь миллионов снарядов, которые были доставлены по желез- ной дороге только на передовые позиции фронта маршала Жукова [65, c.148]. Наступление началось ран- ним утром 16 апреля. 2 мая берлинский гарнизон капитулировал. В ходе Берлинской операции советские войска разгромили 70 пехотных, 23 танковые и моторизованные дивизии, уничтожили большую часть авиации вермахта, взяли в плен около 480 тыс. человек, захватили до 11 тысяч орудий и миномётов, свыше 1500 танков и штурмовых орудий, 4500 самолётов и другую технику. Дорого обошлась Берлинская опера- ция и советским войскам. Их безвозвратные потери составили 78 291 человек, а санитарные – 274 184 чело- века. [66, c.386]. Страшные потери несли в ходе уличных боёв в Берлине советские танкисты. Сталин не по- скупился на награды героям штурма Берлина. 1082 тысяч человек были награждены медалью «За взятие Берлина», десятки тысяч солдат, сержантов, офицеров и генералов были награждены орденами, 187 частям и соединениям, наиболее отличившимся при штурме вражеской столицы, было присвоено почётное наиме- нование Берлинских. Более 600 участников Берлинской операции были удостоены высокого звания Героя Советского Союза [66, c.387]. Американский генерал Д. Эйзенхауер руководствовался военной стратегией, задачей захвата под контроль западных держав новых не поделённых членами антигитлеровской коалиции территорий, сбережением живой силы и техники. Сталин же – даже не военной, ни политической, а, скорее, символистической стратегией, в которой главным было не захват территорий, а … борьба за символы. Ин- тересно, что такой же символистической, свойственной коллективистическим, а не индивидуалистическим обществам стратегией руководствовался в 1941 году и Гитлер, избрав направлением главного удара Моск- ву, во что не хотел верить Сталин, считая Гитлера не таким уж символистом, как он сам, а прежде всего во- енным стратегом. Но бывший ефрейтор Адольф Шикльгрубер повел себя не как полководец, а как такой же приверженец символов как Сталин. Символами в советском обществе могли оказываться вещи, совершенно не имевшие, казалось бы, практического значения и внутреннего содержания. ”Когда Хозяин (Сталин) сдох и ибанцы наревелись до- сыта, стали появляться несколько зауженные штаны, – пишет А.А.Зиновьев в своих «Зияющих высотах» о жизни ибанского общества, строящего «изм». – С узкоштанниками повели решительную борьбу, Разрезали штаны публично, выгоняли из институтов, увольняли с работы, штрафовали, писали фельетоны. Но зато уже не расстреливали. И расправу производили не Органы, а сами широкие массы по собственному почину. Страшили не узкие штаны сами по себе. Они были даже выгоднее, так как благодаря им производство тка- ней в стране выросло сразу вдвое. Узкие штаны были признаком и символом растущей непокорности, свое- волия, неверия. Но в конце концов узкие штаны, как и кибернетика, были очищены от идеологических ис- кажений и признаны отвечающим идеалам «изма». Как раз к этому времени они устарели” [67, c.39]. Символизм проник и в советскую внешнюю политику. Доказательства этому приводит А. Уткин в ста- тье «Встречи в верхах – от Петра до Ельцина. Как восточный символизм борется с западным анализом», опубликованной в 1995 году в «Литературной газете» [68, c.11]. Так в ноябре 1943 года во время встречи глав держав антигитлеровской коалиции в Тегеране Сталин использовал всю доступную ему дипломатию символов и жестов, направленную на установление дружественности. Он без понуканий, широким жестом пообещал вступить в войну с Японией два-три месяца спустя после окончания войны в Европе. Ему не бы- ло равных в тостах, он взвешивал каждый свой жест. И позднее, в Ялте и Потсдаме, задача изучать карту передавалась помощникам. Черчилль, а не Сталин скрупулёзно, в процентах обозначал будущее влияние СССР и Запада в странах Восточной Европы. Сталин лишь мельком взглянул в листок с цифрами и кивнул. Масаев М.В. АКСИОЛОГИЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ СТРУКТУРЫ ПАРАДИГМАЛЬНОГО ОБРАЗА КАК КАТЕГОРИИ ФИЛОСОФИИ ИСТОРИИ 58 Такие жесты Сталина, как вывод советских войск из Ирана, были из той же череды жестов–символов. И ничто не могло обидеть его больше, чем несогласованная остановка поставок по ленд–лизу. Для Трумэна же в последнем случае проблемы не было: по договору помощь оказывается лишь в военное время, оно для СССР прекратилось 9 мая 1945 года. Н.С. Хрущев шел тем же, что и Сталин путём. Для Хрущёва были важны: пролёт шпиона Гарри Пауэрса над советской территорией накануне встречи в верхах в Париже, молчание Дж. Кеннеди на переговорах в Вене (1961), где, как сообщали советские средства массовой ин- формации, молодой американский президент «учился» у опытного советского лидера, личные письма Дж. Кеннеди Н. С. Хрущёву в декабре 1962 года, давшие возможность хрущёвского обещания вывести совет- ские ракеты с Кубы. Поклоннику символов, а не здравого смысла Хрущёву не пришло в голову приравнять советские ракеты на Кубе к американским в Турции, что сразу же бы направило спор в рациональное русло. Кеннеди даже не надо было убеждать, по своей рациональной логике он молча вывел ракеты с турецкой территории. Борьба символизма с анализом была продолжена в годы правления Л. И. Брежнева. В Сан– Клементе, наотрез отказавшись от предоставленной ему резиденции, советский лидер поселился в малень- кой комнате спешно выселенной дочери президента Р. Никсона. Дождавшись темноты, Л. И. Брежнев с ша- лью для супруги президента и неизбежным российским сувениром постучался в спальню ночевавшего по соседству Р. Никсона. Вручив со слезами на глазах подарки, он предложил радикально решить китайский вопрос с юга и севера [68, c.11]. Единственное, на что здесь следует обратить внимание – это не противо- стояние восточного и западного менталитетов, а столкновение коллективистической (или заметно тяго- теющей к коллективизму) культуры с культурой индивидуалистической. Первая постоянно склоняется к символу и символическому жесту, пренебрегая рациональной, сциентистской аргументацией, в то время как вторая, оставаясь в целом равнодушной к символам и связанным с ними эмоциями, обращается в пер- вую очередь к анализу и конкретным, обращённым к разуму доводам. А. А. Ивин считает большим упро- щением «говорить просто о «Западе» и «Востоке» и не уточнять, что Запад – это индивидуалистическое за- падное общество, а Восток – это типично коллективистическое советское общество или общество явно кол- лективистического типа» [65, c.151]. Символ в коллективистичесом обществе – это ценность. Причём к символу как ценности надо подходить исторически. Сейчас вряд ли кто будет, готовясь к смерти, бросать свои золотые сокровища в болото, море, глубокое ущелье. А вот викинги это делали. Для них золото было символом военной удачи, и они не хотели, чтобы этот символ вместе с военной удачей доставался кому– нибудь другому [69, c.10]. И золото при этом было не богатством, а простым символом. Не почести и бо- гатство были ценностью для бывшего древнеегипетского вельможи Синухета, бежавшего от своего фараона в Азию. Ценностью для него было то, что после смерти его мумифицируют. Мумия была для египтян сим- волом бессмертия. Но мумию не могли сделать в изгнании, где Синухет жил окружённый богатствами и почестями. И, оставив почести и богатства, Синухет… добивается разрешения вернуться в Египет. Во дворце фараона он лежал, распростёршись ниц до тех пор, пока фараон не простил его [69, c.26]. Таким об- разом, образы и символы с течением времени могут как приобретать, так и утрачивать значение ценностей. Причём утраты эти не обязательно безвозвратны. Так вернулись и украинский трезубец и российский дву- главый орёл. Восстанавливаются даже такие дорогостоящие символы как символ победы русского народа в Отечественной войне 1812 года храм Христа Спасителя в Москве и храм Святого Благоверного князя Алек- сандра Невского в Симферополе. Вот только никак не вернутся российские двуглавые орлы на шпили кремлёвских башен, откуда их в своё время сняли и заменили на символы новой власти – рубиновые пяти- конечные звёзды. И не то, что у России нет денег на эту очередную замену. Слишком живуч этот символ советской власти, символ, перед которым пасуют триллионы долларов российского стабфонда. Но не будем здесь безаппеляционными судьями. Символы создаются людьми, людьми разрушаются и людьми же вос- создаются. Вот только с безаппеляционным приговором Карла Маркса статуе Наполеона I на Вандомской колонне придётся согласиться [61, c.217]. Индивидуалистическое французское общество не так привержено к символам, как находящееся в плену коллективистических предрассудков нарождающееся индивидуали- стическое российское общество. В заключение, можно с уверенностью утверждать, что аксиологическое измерение структуры парадиг- мального образа как категории философии истории рассмотрено, и рассмотрено так, как этого ещё никто не делал. При этом в результате анализа бытия ценностей в исторической и политической аксиологии и изуче- ния аксиологического измерения таких категорий философии истории и философии политики как парадиг- мальные образы и символы эпох и цивилизаций можно сделать следующие выводы: 1. В бытии ценностей в истории и политике образы и символы являются призмами, через которые че- ловек видит те или иные ценности. 2. Образы и символы не только преломляют как призмы взгляд человека на те или иные ценности, они могут и становятся критериями любых ценностей. 3. В некоторых, а именно коллективистических обществах образы и символы предстают сами как цен- ности. 4. К образам и символам как ценностям надо подходить исторически, так как с течением времени обра- зы и символы могут как приобретать, так и утрачивать и восстанавливать вновь и значение ценностей, и значение критериев оценки, и значение преломляющих взгляд человека на ценности призм. Вопросы духовной культуры – ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ 59 Источники и литература 1. Аксиология//Философский словарь / Под ред. И. Т. Фролова. – 5 – е изд. – М.: Политиздат, 1987. – 590 с. – С.11. 2. Лазарев Ф. В., Брюс А. Литтл. Многомерный человек. Введение в интервальную антропологию. – Сим- ферополь: СОНАТ. 2001. – 264 с. 3. Лосев А. Ф. Знак. Символ. Миф: труды по языкознанию. – М.: МГУ, 1982 – 479 с. 4. Маковский М. М. Язык – миф – культура: символы жизни и жизнь символов//Вопросы языкознания. – 1997. – №1. – С.73–96. 5. Свасьян К. А. Проблема символа в современной философии: (критика и анализ). – Ереван: АН Арм. ССР, 1980. – 226 с. 6. Свасьян К. А. Философия символических форм Э. Кассирера: критический анализ. – Ереван: АН Арм. ССР, 1989. – 237 с. 7. Масаєв М. В. Образ пострадянськой демократії в рамках інтервалього підходу (філософсько– історичний аспект)//Політологічний вісник. – Київ, 2000, – №7. – С.116–124. 8. Масаев М. В. Парадигмальные образы как символы эпох//Культура народов Причерноморья. – 2000, №14. – С.132–136. 9. Масаев М. В. Научная парадигма и интервальный метод: соотношение. Понятие парадигмального об- раза в философии истории//Культура народов Причерноморья. – 2001. – №21. – С.210–221. 10. Масаев М. В. Роль образа в интервальном подходе в философии истории//Культура народов Причерно- морья. – 2001. – №22. – С.199–205 11. Масаев М. В. Место и роль ООН в парадигмальном образе грядущей эпохи//Международное право. – 4/2001/13. – С.296–304. 12. Масаев М. В. Парадигмальный образ современной цивилизации в свете геополитических построений и концепций глобального политического прогнозирования//Культура народов Причерноморья. – 2004. – №55, – т.3. – С.203–204. 13. Масаев М. В. Феномен образного воплощения пространственно–временного континуума исторической рефлексии//Культура народов Причерноморья. – 2004. – №56, – т.2. – С.96. 14. Масаев М. В. Крест как символ парадигмального образа христианской цивилизации//Культура народов Причерноморья. – 2004. – №56, – т.2. – С.96–106. 15. Масаев М. В. Чернобыль как символ в контексте постижения парадигмальных образов и символов эпох (философско-исторический аспект)//Культура народов Причерноморья. – 2005. – №57, т.2. – С.148–149. 16. Масаев М. В. Глобальные и региональные геополитические и международно–правовые последствия ат- лантического выбора Украины на фоне формирования парадигмального образа новой цивилизации (философско–исторический аспект)//Культура народов Причерноморья. – 2004, – №48. – Т.1. – С.160– 168. 17. Масаев М. В. Символизм древнерусской культуры как зрительного образа в свете концепции парадиг- мальных образов и символов эпох и цивилизаций//Культура народов Причерноморья. – 2005. – №63. – С.136–139. 18. Масаев М. В. Образ православной церкви как апокалиптической жены (В свете концепции парадиг- мальных образов и символов эпох и цивилизаций)//Культура народов Причерноморья. – 2005. – №63. – С.136–139. 19. Масаев М. В. Роль библейского символа в превращении русских в россиян//Культура народов Причер- номорья. – 2005. – июнь. – №64. – С.104–106. 20. Масаев М. В. Цветная политика в системе парадигмальных образов и символов эпох (философско– исторические и психологические аспекты)//Культура народов Причерноморья. – 2005. – июнь. – №64. – С.106–109. 21. Масаев М. В. Збручский идол как символ русского народа и парадигмальный образ восточнославян- ской цивилизации//Культура народов Причерноморья. – 2005. – №65. – С.111–115. 22. Масаев М. В. Образ Святой Руси как парадигмальный символ православной цивилизации//Культура народов Причерноморья. – 2005. – №65. – С.140–144. 23. Масаев М. В. Сакральная симвология Рене Генона//Культура народов Причерноморья. – 2005. – №66. – С.131–132. 24. Масаев М. В. Христианский символизм Джона Бэлдока//Культура народов Причерноморья. – 2005. – №67. – С.150. 25. Масаев М. В. К вопросу о роли символа в социологической науке//Культура народов Причерноморья. – 2005. – №68. – С.69–72. 26. Масаев М. В. Киев как символ мировой православной цивилизации//Культура народов Причерноморья. – 2005. – №69. – С.219–222. 27. Лазарев Ф. В. , Трифонова М. К. Философия. Учебное пособие. – Симферополь: СОНАТ,1999. – 352 с. 28. Шоркин А. Д. Схемы универсумов в истории культуры: Опыт структурной культурологии. – Симферо- поль, 1996. – 216 с. 29. Философия: Учебник/Под ред. В. Д. Губина, Т. Ю. Сидориной, В. П. Филатова. – М.: Русское сло- во,1996. – 432 с. 30. Калина Н. Ф. и др. Лики ментальности и поле политики: Монография/Н. Ф. Калина, Е. В. Чёрный, А. Д. Шоркин – К.: Агропромвидав України,1999. – 184 с.,ил. – Библиогр. : с.167–171. 31. Маркс К. Тезисы о Фейербахе//Маркс К.,Энгельс Ф. Соч.2 – е изд. – Т.3. – С.1–4. 32. Белый А. Символизм как миропонимание/Сост., вступ. ст. и прим. Л. А. Сургай. – М.; Республика, 1994. – 528 с. Масаев М.В. АКСИОЛОГИЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ СТРУКТУРЫ ПАРАДИГМАЛЬНОГО ОБРАЗА КАК КАТЕГОРИИ ФИЛОСОФИИ ИСТОРИИ 60 33. Мамардашвили М. К. Как я пониманию философию. 2 – е издание, изменённое и дополненное. – М.: Издательская группа «Прогресс» «Культура»,1992 – 416 с. 34. Поппер Карл Раймунд. Логика и рост научного познания: Избранные работы. Пер. с англ./Сост., общ. ред. и вступ. ст. [c. 5–32] В. Садовского. – М.: Прогресс, 1983 – 605 с. 35. Поппер К. Р. Открытое общество и его враги. Пер. с англ./ Под общ. ред. В. Н. Садовского. – М.: Фе- никс, Международный фонд «Культурные инициативы». – Т.1: Чары Платона. – 1992 – 446 с. 36. Поппер К. Р. Открытое общество и его враги. Пер. с англ./Под общ. ред. В. Н. Садовского. – М.: Фе- никс, Международный фонд «Культурные инициативы». – Т.2: Время лжепророков: Гегель, Маркс и другие оракулы. – 1992. – 525 с. 37. Поппер К. Р. Нищета историцизма. – М.: Издательская группа «Прогресс» У1А, 1993. – 186 с. 38. Поппер Карл Раймунд//Философский словарь/Под ред. И. Т. Фролова. – 5 – е изд. – М.: Политиздат, 1987. – 590 с. – С.373. 39. Вандельбанд Вильгельм//Философский словарь/Под ред. И. Т. Фролова. – 5 – е изд. – М.; Политиздат, 1987. – 590 с. – С.66–76. 40. Риккерт Генрих//Философский словарь/Под ред. И. Т. Фролова. – 5 – е изд. – М.: Политиздат, 1987. – 590 с. – С.412. 41. Карсавин Л. П. Философия истории. – С.–Петербург: АО Комплект, 1993 – 352 с. 42. Сорокин Питирим//Советский энциклопедический словарь/Гл.ред. А. М. Прохоров. – 3 – е изд. – М.: Сов. Энциклопедия, 1984. – 1600 с., ил. – С.1240. 43. Каганець І. В. Арійський стандарт: Українська ідея епохи великого переходу. – К.: А. С. К., 2005. – 336 с.; іл.. 44. Ленин В. И. Ценные признания Питирима Сорокина. Полн.собр.соч., т.37,с.195. 45. Радугин А. А. Философия. Курс лекций. – 2 – е изд., перераб. и дополн. – М.: Центр, 1998. – 272 с. 46. Mead G. H. The philosophy of the present, Chicago: London, 1932. 47. Mead G. H. Mind, self and society. Chicago, 1934. 48. Mead G. H. Geist, Identitat und Gesellschaft aus der Sicht des Sozialbehaviorismus (hg. von Ch. W. Morris), 1934. 49. Mead G. H. Geist, Identitat und Gesellschaft aus der Sicht des Sozialbehaviorismus (hg. von Ch. W. Morris), 1947. 50. Mead G. H. Geist, Identitat und Gesellschaft aus der Sicht des Sozialbehaviorismus (hg. von Ch. W. Morris), 19689. 51. Mead G. H. The philosophy of the act. Chicago, 1938. 52. Ионин Л. Г. Понимающая социология: историко–критический анализ. – М.: Наука, 1979, – 207 с. 53. Піча В. М. Соціология: загальний курс. Навчальний посібник для студентів вищих закладів освіти України. – К.: “Каравела”, – 2000. – 248 с. 54. Погорілий О. І. Соціологічна думка ХХ століття: Навч. Посібник. – К.: Либідь. – 1996. – 244 с. 55. Ішмуратов А. Т. Вступ до філософської логіки: Підручник для студентів та аспірантів гуманітарних за- кладів. – К. : Абрис, 1997, – 350 с. 56. Шибутани Т. Социальная психология. Перевод с английского В. Б. Ольшанского. Общая редакция и послесловие профессора Г. В. Осипова. – М.: «Прогресс». – 1969. – 536 с. 57. Шибутани Т. Социальная психология. Сокращенный перевод с английского В. Б. Ольшанского. – М.: Астана: Ростов–на–Дону: Феникс. – 1999. – 544 с. 58. Кромвель (Cromwell) Оливер//Советский энциклопедический словарь. Издание третье. – М.: «Совет- ская энциклопедия», 1984. – 1600 с., ил. – С.656. 59. Политология. Учебное пособие для вузов. Составитель и ответственный редактор Радугин А. А. – М.: Центр. – 1997. – 224 с. 60. Смирнов В. А., Таванец П. В. О взаимоотношении символической логики и философии. – М.: Наука, 1974. – С.5–34. 61. Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта//Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2 – е изд. – Т.8. – С.115– 217. 62. Шамин Д. Н. Мид (Mead) Джордж Герберт//Большая Советская Энциклопедия (в 30 томах). Гл. ред. А. М. Прохоров. Изд. 3 – е. – М.: «Советская энциклопедия», 1974, – т.16, Мёзия – Моршанск. 1974. – 616 с. с ил. – С.211. 63. Сороким П. А. Социокультурная динамика//Человек. Цивилизация. Общество: Пер. с англ. – М.: По- литиздат, 1992 – 543 с. 64. Гусинский Э. Н., Турчанинова Ю. И. Введение в философию образования. – М.: Издательская корпора- ция «Логос», 2000. – 224 с. 65. Ивин А. А. Введение в философию истории: Учеб пособие. – М.: Гуманит. изд. центр ВЛАДОС, 1997 – 288 с. 66. Берлинская операция 1945//Советская Военная Энциклопедия: в 8 томах//Пред.Гл.ред. комиссии М. А. Моисеев. – 2 – е изд. – Т.1: «А» – Бюлов. – М.: Воениздат, 1990. – 543 с. 30 л. ил. – С.383–387. 67. Зиновьев А. А. Зияющие высоты. М.: ПИК; Свердловск: Уральское отделение МГИК МАД ПР, 1992 – Кн.2. – 314 [2] c. 68. Уткин А. Встречи в верхах – от Петра до Ельцина. Как восточный символизм борется с западным ана- лизом//Литературная газета, 1995, 9 августа. – С.11. 69. Жарова Л. Н., Мишина И. А., Михеев А. А. Всемирная история. Новое время (ХVI – конец ХVIII в.): Учеб. для 8 кл. средн. Шк. – К.: Генеза, 1999. – 280 с., илл.

Аксиологическое измерение структуры парадигмального образа как категории философии истории

Institution

Similar Items