Рефлексия нормативности: стратегии обоснования

Saved in:

Bibliographic Details
Date:	2001
Main Authors:	Зарапин, О.В., Тимохин, А.М.
Format:	Article
Language:	Russian
Published:	Кримський науковий центр НАН України і МОН України 2001
Series:	Культура народов Причерноморья
Subjects:	Вопросы духовной культуры – ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ
Online Access:	https://nasplib.isofts.kiev.ua/handle/123456789/81118
Tags:	Add Tag No Tags, Be the first to tag this record!
Journal Title:	Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
Cite this:	Рефлексия нормативности: стратегии обоснования / О.В. Зарапин, А.М. Тимохин // Культура народов Причерноморья. — 2001. — № 22. — С. 191-194. — Бібліогр.: 15 назв. — рос.

Institution

Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine

id	nasplib_isofts_kiev_ua-123456789-81118
record_format	dspace
spelling	nasplib_isofts_kiev_ua-123456789-811182025-02-23T17:27:50Z Рефлексия нормативности: стратегии обоснования Зарапин, О.В. Тимохин, А.М. Вопросы духовной культуры – ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ 2001 Article Рефлексия нормативности: стратегии обоснования / О.В. Зарапин, А.М. Тимохин // Культура народов Причерноморья. — 2001. — № 22. — С. 191-194. — Бібліогр.: 15 назв. — рос. 1562-0808 https://nasplib.isofts.kiev.ua/handle/123456789/81118 ru Культура народов Причерноморья application/pdf Кримський науковий центр НАН України і МОН України
institution	Digital Library of Periodicals of National Academy of Sciences of Ukraine
collection	DSpace DC
language	Russian
topic	Вопросы духовной культуры – ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ Вопросы духовной культуры – ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ
spellingShingle	Вопросы духовной культуры – ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ Вопросы духовной культуры – ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ Зарапин, О.В. Тимохин, А.М. Рефлексия нормативности: стратегии обоснования Культура народов Причерноморья
format	Article
author	Зарапин, О.В. Тимохин, А.М.
author_facet	Зарапин, О.В. Тимохин, А.М.
author_sort	Зарапин, О.В.
title	Рефлексия нормативности: стратегии обоснования
title_short	Рефлексия нормативности: стратегии обоснования
title_full	Рефлексия нормативности: стратегии обоснования
title_fullStr	Рефлексия нормативности: стратегии обоснования
title_full_unstemmed	Рефлексия нормативности: стратегии обоснования
title_sort	рефлексия нормативности: стратегии обоснования
publisher	Кримський науковий центр НАН України і МОН України
publishDate	2001
topic_facet	Вопросы духовной культуры – ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ
url	https://nasplib.isofts.kiev.ua/handle/123456789/81118
citation_txt	Рефлексия нормативности: стратегии обоснования / О.В. Зарапин, А.М. Тимохин // Культура народов Причерноморья. — 2001. — № 22. — С. 191-194. — Бібліогр.: 15 назв. — рос.
series	Культура народов Причерноморья
work_keys_str_mv	AT zarapinov refleksiânormativnostistrategiiobosnovaniâ AT timohinam refleksiânormativnostistrategiiobosnovaniâ
first_indexed	2025-11-24T03:46:41Z
last_indexed	2025-11-24T03:46:41Z
_version_	1849641928478425088
fulltext	Вопросы духовной культуры – ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ 1 Зарапин О.В., Тимохин А.М. РЕФЛЕКСИЯ НОРМАТИВНОСТИ: СТРАТЕГИИ ОБОСНОВАНИЯ Как уже стало очевидным, классическое раци- ональное понимание опыта, сформулированное И. Кантом в виде оппозиции априорного апостериор- ному, явилось одним из тех моментов, которые способны продуцировать фундаментально куль- турные феномены такие, например, как «цивили- зация», «наука», «история» и т.д. Поэтому не слу- чайно дело обстоит так, что рефлексия подобных продуктивных структур одновременно проблема- тизирует культурное поле мышления, внося в него элемент принципиальной незавершенности, когда нечто само собой разумеющееся, уже не обладая достаточной объяснительной силой, требует свое- го дополнительного критического прояснения. Обозначая, таким образом, характер некласси- ческой ситуации, следует учитывать ее онтологи- ческие начала, где речь идет об особого рода объ- ектах, которые не могут быть репрезентированы в терминах классической оппозиции априорного опытному, что инспирирует парадоксальные нар- ративы «метафизического апостериори» (М.К. Мамардашвили) или «материального априори» (М. Шелер), «интеллектуальное созерцание» (Э. Гус- серль), «значение как употребление» (Л. Витген- штейн) и т.д. Так, например, при всей очевидной включен- ности языкового опыта в сферу культурных и ис- торических изменений, словосочетание «комму- никативное априори» (К.О. Апель) выглядит не- сколько маргинально. Однако трудно подобрать другие слова для обозначения работы языка на том уровне, на котором заявляют о себе многочислен- ные кантовские априорные формы, в том числе, дающие аподиктическое моральное знание – ме- тафизику нравов. Подобная маргинальность неиз- бежна везде, где в философию пытаются прийти без противопоставления априорного апостериор- ному, рационального – эмпирическому и т.д., но сохранив классический принцип универсальности, однозначности смысла. Весьма удачно охарактеризовал складываю- щуюся ситуацию Б. Хюбнер, расшифровывая один из феноменов маргинальности мысли: обращен- ность к Другому, заменившую классическую ре- флексию субъективного. ««Я есть Другое» означа- ет: Я не только Я, но и все, в чем оно нуждается, в данном случае нуждается мета-физически, и, ис- ходя из чего, оно истолковывает себя метафизи- чески (курсив – А.Т.)» [1]. Необычное написание им слова «мета-физика» можно расценить, как вы- держанность посткантианской дистанции в отно- шении мира ноуменов, сохранившуюся невозмож- ность выйти за пределы познания, установленные в «Критике чистого разума». Вместе с тем мета- физика не та самая метафизика априорных синте- тических суждений, с ограничением которой вы- ступил Кант, она ищет свои понятия, производя расщепления терминов трансцендентальной фило- софии, смешивая их с опытом, стараясь остаться на уровне, заданном познанием, занимающимся «не столько предметами, сколько видами нашего познания предметов, поскольку это познание должно быть возможным a priori» [2]. Это мета- физика, вбирающая в себя опыт. Не трудно видеть, что здесь метафизика – это уже не столько отвлеченно-спекулятивная фило- софия традиционного типа, где источником мыш- ления оказывается предпосылаемое ему понятие (Г. Гегель, Б. Спиноза), сколько рефлексия, изна- чально нацеленная на событие неоправданно рис- кующего мышления, априорно представленного нормативной оппозицией воли и произвольного. И. Кант, говоря о «практическом факте разума», тем самым предпосылает сфере теоретического познающего разума, обозначенной различением априорных и апостериорных структур, сферу практического поступающего разума, заданную моральной оппозицией воли произвольному. В са- мом деле, структуры нормативного порядка не мо- гут быть однозначно определены исключительно в терминах опыта или доопытного априорного по- ложения дел. В первом случае неразрешимой ока- зывается проблема собственного нормативного содержания, ибо оно всякий раз индуцировано конкретным культурно-историческим набором условий, а во втором случае из поля внимания ис- чезает процесс реального смыслообразования нормы, обладающий также своим априорным ме- ханизмом. Норма, онтологически запрещая мыс- лить свой априорный момент в отрыве от его фак- тической реализации в опыте так, что ее эмпири- ческое состояние уже нельзя отделить от интелли- гибельного, репрезентирует такой дискурс ре- флексии, который нельзя назвать в собственном смысле слова теоретическим. Его дотеоретический характер, представленный в традициях аналитиче- ской и феноменологической философии, во мно- гом и определяет специфику современной фило- софской проблематики. Моральное познание как смысл феноменологи- ческой проблемы Если и можно говорить о смысле феноменоло- гической проблемы, то необходимо указать его амбивалентность тем частнотеоретическим фор- мам, в которых он непосредственно усматривает- ся. В терминах феноменологического дискурса это, скорее, правило, чем исключение. Так, к примеру, смыслом феноменологическо- го описания не является само это описание, по- скольку оно также амбивалентно, не будучи в соб- ственном значении слова письмом. Читая феноме- нологически, мы должны помнить, что имеем дело не столько с описанием какого-то факта, констата- цией тех или иных переживаний в связи с ним, сколько со способом реального воспроизведения этих переживаний, позволяющим испытать их и убедиться самому, что это так. Поскольку адек- ватным можно считать лишь такое воспроизведе- ние смысловых образований, в котором прямо за- действовано актуальное сознание, то ясно, что та- кое описание может существовать лишь в форме «живого текста», когда переживание сознания Зарапин О.В., Тимохин А.М. РЕФЛЕКСИЯ НОРМАТИВНОСТИ: СТРАТЕГИИ ОБОСНОВАНИЯ 2 нельзя отличить от способа его артикуляции в тек- сте. Такое понимание текста в качестве феномено- логически рефлексируемого способа жизни созна- ния является необходимо амбивалентным, где сло- во – это уже не предметный эквивалент, обладаю- щий своей семантикой и синтаксисом, а деонтоло- гическая форма организации сознательных актов. «Читая феноменологический текст, – поясняет Со- дейка, – мы должны рассматривать его не просто как … описание того, что случилось, а скорее как предписание, выражающее определенное должен- ствование, призыв к смыслополагающему уси- лию» [3]. Более того, текст как способ феномено- логической организации переживания невозможен в качестве только текста. Смысл текста не эквива- лентен, но амбивалентен ему самому, иначе нельзя понять, почему феноменолог, говоря о познании, на деле не имеет в виду никакую гносеологиче- скую процедуру. Так, феноменологическое познание, модифи- цируя эквивалентность смысла в его амбивалент- ность, оказывается такой маргинальной формой знания, которая уже не может быть описана в тер- минах традиционной эпистемологии, являясь соб- ственно деонтологической проблемой. «Здесь важно не упускать из виду моральный пафос, про- низывающий всю гуссерлевскую феноменологию: нужно пройти путь опыта и достичь требуемого состояния сознания собственным трудом, трудом философским, последовательно и с полной ответ- ственностью осмысляя каждый шаг. Иначе здесь не будет опыта свободы» [4]. Однако следует спросить: неужели это только пафос? Можно ли серьезно думать, что феномено- логия, исходящая из презумпции безусловной де- скриптивности (в вопросе, где речь идет о знании как «философском труде личного освобождения» от различного рода идеологических иллюзий, навязанных привычкой не думать о самом мышле- нии), в этом смысле ограничена лишь пафосом, т.е. горизонтом еще не артикулированного пере- живания? Если это так, если теоретически нефор- мализованное переживание сознания равносильно его отсутствию, тогда невозможна никакая наука, убеждение и ответственность, тогда мы обречены остаться загадкой бесконечного сновидения, так до конца и не поняв различия между существова- нием и его имитацией – непрерывно тиражируе- мой копией, где смысл уже нельзя отличить от до- мысла. Показательно, что Гуссерль, разъясняя на примере математического априори природу фено- менологического познания, говорит о пережива- нии как о чистой фантазии воображающего мыш- ления, для которого закон – это его связанность себя посредством воли, т.е. удержание однажды установленного воображаемого факта, понятого как самонормирование чистого воображающего мышления. «Установка такого самонормирования чистого воображающего мышления такова: … не отдаваться игре … лишенных связей случайно- стей, но, фантазируя, производить образы, полагая их в качестве возможных фактов и далее удержи- вать их как тождественные» [5]. Далее Гуссерль замечает, что речь, таким образом, идет вовсе не о действительных телах и пространствах, фигура- тивные возможности которых на самом деле бес- конечны и не исчерпываются никакой их мысли- мой вариацией, а только об идеально необходи- мых, репрезентируемых в каждом фрагменте как его норма – собственноличный способ бытия, яв- ляющийся одновременно универсальным опытом сознания, который не может быть реконструиро- ван в терминах другого, еще большего опыта. Только в нормативной тенденции неких «универ- сальных вариаций в фантазии» феноменолог спо- собен возвыситься до непосредственного созерца- ния сущностных законов. Тем самым Гуссерль утверждает следующее важное положение: истина феноменологического познания по своему проис- хождению нормативна, как если бы норма была наиболее адекватным способом ее репрезентации. Норма предшествует сущности в том смысле, что с ее помощью сущность предуготовляет себя к по- знанию. Посредством нормы сущность каким-то образом предшествует себе и структурно самоор- ганизовывается для усмотрения. Этот момент «са- моопережения» (антиципации) как раз и формиру- ет априорный (морально автономный) горизонт, предуказывающий эйдос его созерцанию Формулируя свой категорический запрет на предметно-субстанциональное восприятие сущно- сти, феноменология тем самым вынуждена счи- таться с вопросом о нормативных принципах са- моорганизации эйдоса в акте его созерцания, как с проблемой, решение которой востребует от нее метаэпистемологической рефлексии, связанной с тем, что феноменологический смысл знания амби- валентен его теоретической определенности. Стратегия такой метаэпистемологической уста- новки задается в традиции феноменологической философии тем, что А. Райнах называет «априор- ным положением дел» (Sachverhalt) в отличие от «фактического состава» (Tatbestand), подчеркивая нормативный статус того единства, к которому в форме интенционально понятого закона приводят- ся бытие и «Так» его усмотрения, позволяющие говорить о сущностной интеллигибельности в противоположность различным формам спекуля- ций и мистификаций. «Эти законы не поддаются сравнению ни с какими фактами и взаимосвязями фактов, о которых нас оповещает чувственное восприятие. … в них мы не имеем никакого слу- чайного Так-бытия, но лишь необходимое Так- быть-должно (So-Sein-Müssen) и в соответствии … Иначе-быть-не-может (Nicht-Anders-Sein-Können). Наличие таких законов относится к наиболее важ- ному в философии, а если мы продумаем это до конца – к самому важному в мире вообще» [6]. Коммуникативные предпосылки морали Еще одно направление расширения аподикти- ческого содержания морального познания осу- ществляется путем обеспечения всеобщности и необходимости лежащего в основании морали нормативного текста за счет обращения к «комму- никативному a priori» (К.-О. Апель), «a priori языка». Речь идет о попытке противопоставить разно-гласиям в моральном познании, отражаю- Вопросы духовной культуры – ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ 3 щим многообразие нравственного опыта, некото- рые универсальные принципы, делающие возмож- ным феномен понимания и интерпретации смысла, в том числе смысла нормативности. Мнения по поводу должного и недолжного, правильного и неправильного можно воспринимать не только как фиксирующие (обозначающие) различные пред- ставления о моральных предметах, но и как пози- ции принципиально открытые для публичного, протекающего в коммуникации обсуждения и по- нимания. Относясь к философии языка, исследо- вание отношения понимания в качестве ин- терсубъективного, притязающего на всеобщую значимость речевого акта, к обозначению как субъективному действию, вместе с тем делает до- ступным объяснение моральное явление со- гласия, выступающее феноменом аподиктичности нормативного. Однако отношение понимания и обозначения не находят своего места в классиче- ских, в том числе разделяемых Кантом, представ- лениях о языке как форме выражения (повторения) того, что обнаружено и схвачено в сознании. По- этому, с точки зрения классической концепции аподиктического знания, понятие об априори язы- ка как независимом от априори познания нуждает- ся в прояснении, точнее в указании тех историко- философских позиций, которые делают коррект- ным подобное словоупотребление. Мнение о недооценке Кантом влияния языко- вых форм на рациональную организацию мышле- ния возникает почти параллельно с написанием первой критики в работах еще одного кенигсберг- ского философа И. Гамана. Однако у Канта трудно обнаружить следы реакции на подобную критику, равно как и на многочисленные проблемы фило- софии языка, обсуждаемые Локком, Лейбницем, Юмом и др. философами Нового времени. По сло- вам известного лингвиста Т. де Мауро, это «мол- чание Канта нельзя считать случайным, оно есть результат сознательного выбора» [7], вследствие которого «Кант способствовал исчезновению всех следов философии языка ХVII и ХVIII вв., стира- нию всякой памяти о ней» [8]. Не удивительно по- этому, что в ХХ веке именно многочисленные ва- рианты философии языка и герменевтики от пост- модернистской до аналитической, подчеркивая рефлексивную общность предпосылок наших суж- дений о языке и сознании, составили самую серь- езную альтернативу философской традиции трансцендентализма. Однако если на уровне тео- ретической философии Кант устраняет проблема- тику языкового опыта, то, с другой стороны, в сво- ей практической философии он делает обращение к ней неизбежным. Обойдя в свое время молчанием отношение языка и мышления, философия Канта была вы- нужденной пройти критическое рассмотрение из- нутри этой проблемы тогда, когда акценты сме- стились настолько, что под вопросом оказалась сама возможность существования cogito как чего- то отличного от языка. ««Я» философий субъекта есть atopos без обеспеченного места в речи» [9] – так радикально формулирует свое отношение к картезианско-кантианской философской традиции П. Рикер, указывая на опосредованность лингви- стическим опытом «герменевтики себя, в противо- положность претензиям на непосредственность Cogito» [10]. Однако герменевтическое утвержде- ние о том, что субъект дан в процессе интерпрета- ции презентирующего его в интерсубъективном сообществе дискурсе, не является в тривиальном смысле расширением философии сознания за счет философии языка. Тем более не может идти речь и о простом переложении метафизики морали в тер- минах новой герменевтической трактовки субъек- та, поскольку между приобретающей практиче- скую ориентацию рефлексией и герменевтическим поворотом философии субъекта имеется сущност- ная связь. На укорененности герменевтического ренессанса ХХ века в практической философии настаивает, в частности, К.-О. Апель. По его мне- нию, «науки о духе могут развивать принципиаль- но иную эпистемологию, только отталкиваясь от традиционного европейского гуманизма и ориен- тируясь на проблемы практического смысла» [11]. Другими словами, несмотря на устранение про- блематики лингвистического опыта из эпистемо- логического анализа, размежевание между прак- тическим и спекулятивным применением разума, осуществленное Кантом позволило на принципи- ально другом уровне вести философское рассмот- рение языка в качестве компонента организации морального опыта. Большинство нововоременных концепций «moral sentiment» (симпатия, эмпатия) предпола- гают наличие особых перцепцией, в которых ста- новится доступно (со)переживание другого в каче- стве основы морального знания. Например, Ф. Хатчесон полагает, «что каждое действие, которое мы воспринимаем, как морально доброе или злое, всегда вытекает из какой-либо эмоции в отноше- нии мыслящих агентов» [12]. Рассматриваемая с этой позиции мораль зависит от индивидуальных познавательных способностей самого субъекта и не предполагает интерсубъективного обсуждения и понимания морального опыта. Напротив, у Кан- та признание высшего морального достоинства поступка не нуждается «ни в какой рекомендации какого-нибудь субъективного расположения или вкуса» (курсив – А.Т.), поскольку сами поступки «показывают волю, которая их совершает, как предмет непосредственного уважения». Непосред- ственность, с которой Кант связывает притязание поступков на абсолютную ценность и моральное уважение, есть не что иное, как «участие во все- общем законодательстве, каковое они обеспечи- вают разумному существу» [13]. Последнее как раз и предполагает загадочный «факт разума» в ка- честве некоторой изначальной компетенции субъ- ектов в вопросах практического смысла вне зави- симости от случайностей в организации их психи- ческой жизни. Факт разума, будучи полной проти- воположностью moral sentiment, не может дать ни- какого опыта. Однако он делает нас частью опыта, который должно иметь каждое разумное существо в качестве субъекта всеобщего законодательства. Перспектива «всеобщего законодательства», уста- навливаемая в моральном дискурсе формулой ка- Зарапин О.В., Тимохин А.М. РЕФЛЕКСИЯ НОРМАТИВНОСТИ: СТРАТЕГИИ ОБОСНОВАНИЯ 4 тегорического императива, ставит вопрос об устройстве опыта, в котором может быть дана по- добная перспектива, поскольку переживание чи- стого cogito ее не содержит. Специфика вводимой Кантом позиции вынесения моральных суждений такова, что позволяет обратиться к рассмотрению языка в качестве предпосылки универсализации условий понимания всеми необходимости содер- жащегося в них практического смысла. Не в последнюю очередь притязания комму- никативной практики на роль инстанции, учре- ждающей моральную компетенцию, связаны с герменевтическим переосмыслением традицион- ной философии субъекта. Согласно К.О. Апелю, сохраняя рационалистическое истолкование мора- ли, принципиально нельзя обойти тот факт, что «можно рассматривать самосознание человека как продукт коммуникации с другими, как результат восприятия себя с точки зрения другого…» [14]. Действительно, в отличие от понимания наших по- знавательных способностей, немыслимого без аб- солютизации противопоставления субъективного объективному, грамматика языка допускает воз- можность обсуждения любого действия как от первого, так и от третьего лица. Поэтому там, где из сопереживания другому нельзя ничего знать о себе самом как об объекте морального пережива- ния, вовлеченность в коммуникацию позволяет избежать в истолковании морального опыта субъ- ективно-эпистемологической ограниченности. Не случайно Ю. Хабермас подчеркивает, что «основ- ные нормы права и морали вообще не относятся к ведению теории морали; их следует рассматривать как представления, нуждающиеся в обосновании в практических дискурсах» [15]. Таким образом, рефлексия нормативности, не являясь классически рациональной, не может адекватно описываться в терминах противопо- ставления субъективного объективному, априор- ного апостериорному и т.д., что востребует новые рефлексивные стратегии, ориентированные пре- имущественно на раскрытие практического смыс- ла в опыте языка и переживания. Литература 1. Хюбнер Б. Произвольный этос и принудитель- ность эстетики. - Минск: Пропилеи, 2000. - С. 75. 2. Кант И. Сочинения. В 8-ми т. - Т. 3. - М.: Чоро, 1994. - С. 56. 3. Феноменология и ее роль в современной фило- софии (Материалы «круглого стола») // Вопро- сы философии. - 1988. - № 12. - С. 68. 4. Там же. 5. Гуссерль Э. Статьи об обновлении // Вопросы философии. - 1997. - №4. - С. 118. 6. Райнах А. Сочинения. - М.: ДИК, 2000. - С. 341. 7. Мауро Т. Де. Введение в семантику. - М.: ДИК, 2000. - С. 62. 8. Там же. - С. 65. 9. Рікер П. Сам як інший. - К.: Дух і літера, 2000. - С. 24. 10. Там же. - С. 36. 11. Apel K.O. Understanding and Explanation. - The MIT Press Cambridge, 1984. - р. 32. 12. Хатчесон Ф. и др. Эстетика. - М.: Искусство, 1973. - С. 145. 13. Кант И. Сочинения. В 8-ми т. - Т. 4. - М.: Чоро, 1994. - С. 213. 14. Apel K. O. Understanding and Explanation. - The MIT Press Cambridge, 1984. - р. 36. 15. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуни- кативное действие. - СПб.: Наука, 2000. - С. 136. Зарапин О.В., Тимохин А.М. Рефлексия нормативности: стратегии обоснования Литература

Рефлексия нормативности: стратегии обоснования

Institution

Similar Items